Выпускает ли какое-нибудь южно-американское правительство новый «гондурасский» заём, — наверно будут постоянны «Панамские» невзгоды и вновь зародится, по крайней мере, ещё одно большое еврейское богатство.
«Cherchez ie juif!» — вырывается невольно, как только общественное внимание бывает возмущено какой-либо, ещё неслыханной плутней. «Cherchez ie juif!» — твердит себе дипломат, видя, что его шахматные ходы кем-то спутываются и обращаются ему же во вред. «Cherchez ie juif!» — говорит себе землевладелец, не постигая быстроты колебаний цен на хлеб и действительной причины своего разорения. «Cherchez ie juif!» — вспоминает финансист, оплакивая крушение христианского банка или внезапное падение курса, переворачивающее рынок вверх дном. «Cherchez ie juif!» — решает судебный следователь, например, в черте еврейской оседлости, когда предательское злодеяние, многосложное, важное и безнравственное преступление является особенно загадочным. «Cherchez ie juif!» — приказывает главнокомандующий, замечая, что его планы перестают быть тайной для неприятеля. «Cherchez ie juif!» — восклицает государственный человек, когда национальные мероприятия отравляются сатанинской ложью в яко бы либеральной и яко бы нееврейской печати, а с другой стороны тормозятся какой-то гнусной подпольной силой. «Cherchez ie juif!» — вправе сказать, наконец, мыслитель, когда вечные законы разума и сама идея справедливости осмеиваются и замирают в том биржевом хаосе, который на наших глазах охватывает наиболее жизненные части социальных организмов.
VI. Во всякий из своих гешефтов, как и в любую из денежных спекуляций своих еврей вносит чутьё виртуоза. Он найдёт место, где следует стать и время, когда надо действовать; своему банкирскому «заведению», как и выставке своих товаров он сумеет придать надлежащие цвет и блеск. Знает он и язык, которым надо говорить, и тот гвалт и треск, которые выгодно затеять; он понимает, как расставить сети доверчивым страстям и какую приманку бросить расточительным капризам; не ошибётся он в выборе посредников и не промахнётся, атакуя своих конкурентов то ловким пренебрежением, то клеветническим наушничеством; умеет он не только приобретать доверие, но и, потеряв его однажды, создавать вновь; не забывает вовлечь в свои затеи сильных мира сего; становится предерзостным и наглым, будучи разоблачен, и никогда не прочь через интриги и подкуп достигнуть молчания и безопасности.
Но, прежде всего и больше всего проявляет энергии его скользкая и эластичная воля. Не отступая ни перед каким усилением и приноравливаясь ко всяким комбинациям, он одинаково способен довести до благополучного конца плутню, рассчитанную на десять лет, как и сообразить и завершить обман с быстротой молнии. Его неутомимое самомнение есть исчадие ада, в глазах которого не «завоёвано» ничего, пока остаётся завоевать ещё что-нибудь.
Не имея обыкновения останавливаться на половине дороги, природа устранила из еврейского понимания всё, что могло бы замедлить его своеобразное развитие. Двигаясь быстрыми толчками и внезапными импульсами, всегда имея предметом лишь непосредственные факты и познавая их так, как если бы у них не было ни вчерашнего, ни завтрашнего, даже питая отвращение ко всякому серьёзному и глубокому разумению вещей еврейский ум оказывается в прямом противоречии с дарованиями политическими.
В политике уже нет речи о том, чтобы одурачить покупателя или распространить панику; увёртки и скачки торгашеского лукавства, которое ничего не видит, кроме сегодняшнего успеха и пренебрегает законами нравственности, непременно довели бы правительство до погибели. И, наоборот, в делах торговых, а особенно в тех, где преуспевает еврей, эти же качества — суть его могучей силы.
Кто раскроет чудеса биржевых уток, фокусы игр на повышение и понижение, сокровенные тайны операций по выпуску новых ценных бумаг или же по захвату ценностей в одни руки?..
Химера греческой мифологии была козой с хвостом дракона. Гешефты детей Израиля с их внутренними судорогами и прыжками и с их внешними опустошениями, не в этой ли химере должны найти свою эмблему?..
Будучи перенесена в политику, эта лихорадочная подвижность, эти неожиданные выходки, эти ухищрения исключительно в сфере лжи и лишь путём шатания из стороны в сторону, эта страсть к немедленным результатам, как будто дело идёт о том, чтобы ограбить и тотчас же бежать,[6] наконец, это презрение к совести не могли бы выразиться ни в чём, кроме неисчислимых бедствий. Там во всякую минуту необходимы: разумение величия целого, широта взглядов, связанность мероприятий, спокойствие и мудрость, чувство меры, предвидение отдалённейших последствий, уважение к истине и уклонение от мимолётных побед, медленно приобретаемое доверие и такт умно оправдывать уважение к себе.
Стало быть, интеллектуальные силы политики и специальные способности, посредством которых «наживаются» огромные богатства евреев, стоят на противоположных концах диаметра; между ними такая же разница, как между величественным зданием, предназначенным служить века, и назойливо сверкающим мишурой цирком акробатов.
Да и, вообще говоря, довольно простого здравого смысла, чтобы из самих речей еврея убедиться, что политика совсем не его дело. Пропитанное торгашеством, еврейское красноречие отличается всеми сродными ему запахами. В минуты самого пылкого увлечения, еврей всё-таки способен дать лишь газетную статью. Его восторги пышут жаром распродажи, выгодно раздутой во всю, а от его энтузиазма несёт наёмными аплодисментами театральных клакеров. Взрывы его гнева, равно как и его нередко грубые или же забавно напыщенные обиды клокочут бешенством рыночного соперничества. Его бесстыдное чванство и умоисступление в спорах отдают ярмарочной площадью или же задворками биржи.
Не только дух толкучки кладет свою печать на всю еврейскую политику, но за её кулисами гешефты всякого рода неизменно присутствуют и размножаются, или, лучше сказать, этот дух никогда не бывает более деятельным, чем в тот момент, когда, расширяя поле своих операций, политика позволяет ему проникнуть в самое сердце государственной жизни. Тогда владыка тайн правительственных уже, ничуть не опасаясь боязливой юстиции, может спекулировать с полной свободой. Обетованная земля в его руках, — остаётся лишь собирать жатву.
Если же какой-нибудь еврейский политик вдруг заблистает честностью, более или менее осязаемой, пусть этим никто не обманывается: его единоверцы спекулируют вокруг него, а состояние мозговой от них зависимости обязывает его отдавать всё своё влияние на службу их интересам.[7] Кто, например, не знает, что даже евреи не ведущие никакой торговли приходят, однако, в священный ужас пред таможенными пошлинами, как учреждением, омерзительным для еврейского космополитизма и преследуемым со стороны детей Иуды вечной ненавистью? Эта интимная помесь политики и барышничества нашла себе яркое воплощение в некоторых существах-ублюдках, изловчившихся двигать в ряд и политическую заносчивость, и биржевое мошенничество.
Недосягаемым же образцом, «звездой Востока» и «солнцем Запада» являлся на этом поприще перед лицом Израиля лорд Биконсфильд. Негодуя на дерзкое предательство этого «бесчестного еврея», О’Коннел справедливо заклеймил его званием «прямого наследника того злодея, который и на кресте не хотел принести покаяния». (непонятное высказывание, вероятно имеется ввиду тот разбойник, который злословил на Господа нашего Иисуса Христа. Сост.)
Глубоко упала нация, где этот позорный тип находит себе место, и где наглый биржевик осмеливается играть роль первого министра!..
Забавная вещь! Вопреки своим узко-торгашеским инстинктам, еврей охотно допускает в себе необыкновенные таланты для политической карьеры. Кто ищет его милостей, тот хорошо сделает, внимая его высоко парящим рассуждениям о мировых событиях дня, и, наоборот, чтобы ему не понравиться достаточно уклониться от политической беседы с ним.
VII. В известные эпохи, чувствуя, что иудаизм становится ему поперёк горла, арийское общество начинает мечтать о примирении с ним; оно укоряет себя в несправедливости и варварстве по отношению к еврею; говорит, что истинный еврей совсем не тот, которого оно преследовало; что злодеяния некоторых оно приняло за пороки всех, или же что, унижая еврея, оно само сделало его преступным, и что, наконец, в обоюдных интересах необходимо положить конец прежней ненависти и, вернувшись к юношескому мировоззрению, пригласить освобожденный иудаизм на помощь его же собственному обновлению.