— Одиннадцать! — бурчит отец.
Ну да… этот парнишка… да, да… ему в самом деле было уже четырнадцать… Или даже пятнадцать? Или пятнадцать с половиной?… Вспоминаю, ну конечно, теперь вспоминаю. Как-то раз я даже нарисовала ему картинку. Ко дню рождения. Или к Новому году, или к Иванову дню… Ну да, четырнадцать, не больше! Или пятнадцать с половиной? Или все шестнадцать? Но он был такой застенчивый и странный… Или только странный?! Я так и не поняла, понравился ли ему мой рисунок… Да, да, да-а-а… помню, конечно помню, он схватил листок и бросился наутек. Странный такой мальчишка! Не удивляюсь, что он теперь собирает такие рисунки Все коллекционеры немного с приветом…
Наверное, последнюю фразу я произношу вслух, потому что отец вдруг отвечает мне:
— Андрус не коллекционер; по крайней мере, деньги не его, а одного его гостя. Какого-то француза, который на днях уезжает. Сегодня или завтра. Точно не знаю, меня это не интересовало. Мы же просто хотели тебя порадовать, что твои картинки не на помойке, что за них деньги платят! Профессионал — это тот, кто зарабатывает деньги, а не пачкает бумагу ради собственного удовольствия. Ты радоваться должна, а ты не хочешь, не умеешь…
— Да, да, гость, — подхватывает мать. — Сам Андрус, он спортсмен, трехкратный чемпион… А это его гость…
— Гость? И он уезжает?— наконец, доходит до меня. — Куда же он собирается?
— В Париж что ли, — неуверенно говорит мать.
Я бросаюсь к двери и замираю у порога.
Как же я выкуплю свои рисунки? Для этого надо взять деньги, которые выложил отец и на которые он, конечно, рассчитывал. Ведь нам постоянно не хватает денег! Отец сумел выбить четырехкомнатную квартиру как раз перед тем, как цены за жилье и коммунальные услуги взлетели до небес. К тому же все эти годы родители героически оплачивали и мою квартиру в Таллинне. Обе квартиры всегда были предметом их гордости, но на них уходит уйма денег!.
Правда, после денежной реформы отец уже не гордится тем, как ловко удалось ему решить жилищную проблему. Не гордится и квартирой в столице, хотя мог бы превратить ее в золотое дно. Но он слишком старомоден, чтобы сдавать свое жилье чужим людям. И жилье дочери для него так же свято, как собственное. “Свои квартиры сдают только люди без стыда и совести, — говорит он. — Я бы не мог жить в доме, по которому постоянно ходят чужие люди. Это уже не дом, это ночлежка!” Мать возражает, что многие сейчас пускают жильцов. Иначе невозможно пережить трудные времена. Это все же лучше, чем насовсем убраться из своего дома. Но отец всегда отвечает на это, что лучше бедный дом без жильцов, чем богатый дом, по которому шастают посторонние.
Я ловлю себя на том, что все это время почему-то так и не спросила себя, отчего живу в родительском доме, а не в своей таллиннской квартире. Да, я помню, что заболела. Какая-то странная простуда, которую я подхватила после дня рождения отца. Я приехала, заболела и осталась.
Но со дня рождения отца минуло уже три месяца.
В последние две-три недели отец и мать все чаще говорят о жильцах и о квартплате. Филиппики отца против нравов жильцов становятся все пламеннее, но я настолько углубилась в пробудившуюся вновь страсть к рисованию, что до сих пор не связывала эти споры с собой. Меня все время преследует какое-то странное ощущение безвременья. Словно я только что куда-то прибыла — и не могу вспомнить, куда именно. Даже не могу связать свои детские воспоминания с той, кем я стала. Что-то, видно, не то — во мне, или в детстве, или во всем сразу. Эти две половинки как-то не стыкуются, и мне остается одно — смотреть из окна своего родного дома, убегая от невнятных предчувствий и страхов в еще более невнятные и пугающие рисунки…
И вот теперь даже этих рисунков у меня нет! Словно кто-то похитил тайный ключ к моим страхам…
Боль этой новой потери отбрасывает все сомнения. Мне необходимо отослать назад доллары, отдать их обратно, отдать, отдать!…
Но в голове вдруг опять проворачиваются все разговоры отца о жильцах и деньгах. Я ведь жила за счет родителей, оставаясь им чужой! Я, которая хуже и несноснее любого жильца, слушала разговоры отца тупо и совсем безучастно. Я не предлагала сдать мою таллиннскую квартиру и не догадывалась уехать. Только торчала за своим еще с детства знакомым столом, чтобы глядеть в окно и рисовать.
И вот я впервые в жизни принесла деньги в дом…
Нет, я не имею никакого права требовать назад свои картины. Знаю, родителям постоянно недостает денег. К тому же я уверена, что часть этих долларов уже уплачена за квартиру. Значит, бессмысленно встречаться с Андрусом. Рисунки, наверно, уже перепроданы, да мне и не на что их выкупить…