4
Либерализм отождествляет себя с «прогрессом», т. е. поступательным развитием, и обыкновенно противопоставляется косности, мракобесию, власти отживших представлений – словом, «реакции». Однако на самом деле либерализм, как его выразил Дж. Ст. Милль и как его воплощают сегодня, противостоит культуре. Культура – иерархия ценностей, учителя и ученики – нелиберальна; либерализм не культурен. Multiculturalism – не случайное слово-уродец; это попытка найти словесное выражение вытекающему из либеральной теории отношению к культуре. То же самое можно было бы выразить проще, без суффикса «изм» и латинских корней: безразличие к культурным ценностям. Считают почему-то, что чем безразличнее мы относимся к чужим и своим идеалам, тем они будут сохраннее. На деле, конечно же, это безразличие к культурным ценностям, созданным поколениями небезразличных к ним людей, есть только первый шаг к исчезновению этих ценностей вообще, как чего-то ненужного, во что никто не верит, и существование чего поддерживается только силой привычки.
5
Сила либерализма в его противоречиях. С одной стороны, он призывает к полному рассвобождению личности, к выведению наших поступков из-под власти высших, т. е. иррациональных побуждений, конечным идеалом выставляя наибольшую выгоду и наибольшее удовольствие частного лица. В конечном счете это идеал массового растления, терпимости к разврату (т. е. – чтобы не произносить слова, имеющего оттенок нравственной оценки, – извращению всего человеческого) и ненависти ко всякой строгой морали как «порабощению личности». Такое мировоззрение более чем подходит «массам»; оно для них ближе, чем социализм с его нравственными требованиями, заимствованными из Библии. С другой стороны, либерализм поощряет труд ради обогащения, чтит личную выгоду и на само государство смотрит не более как на сторожа при этой выгоде. Он хозяйствен и предприимчив, служит богатству лиц и народов; земная мощь для него – лучшее средство от сомнений в собственной правоте. И, наконец, он рассвобождает человеческую совесть и предприимчивость, упраздняет все незыблемые основы личного поведения, но только
в пределах железного закона, говоря: «делай, что хочешь, но покоряйся государству и не вреди прямой выгоде ближнего». Вкратце этот триединый порядок можно определить как соблазн, выгода и закон – сочетание более могущественное и дальше идущее, чем все прежние, основанные исключительно на принуждении, попытки свернуть человечество с его пути. Здесь нет тирана и насилия: сам человек, наслаждаясь видимостью свободы, снимает с себя груз культуры и совести. Это куда крепче, долговечнее и, по своим отдаленным последствиям, опаснее, чем все предшествующие попытки зла утвердиться на земле. У либерализма есть, не побоюсь этого слова, апокалиптическое будущее – настолько решительно он разрывает со всем человеческим, со всем священным, и утверждается на земле. Если бы либерализм был только «кислотой, капнутой в самую середку», как говорил Розанов, он бы давно уже сжег всё, что можно, и перегорел сам. В огне чистого нигилизма сгорели бы и общество, и его либеральные разрушители. Однако сила морального растления сдерживается в нем силой трудовой дисциплины, необходимой для приобретательства, а хищная жажда всё больших приобретений ограничивается властью закона и всё более сильного государства. Вот, кстати, причина, по которой либеральная Россия наших дней катится к упадку, а либеральная Америка – ко всё большей власти над миром. В России отсутствует третья и самая крепкая основа общества вседозволенности – закон, сила которого только растет на Западе по мере того, как из западного мира уходит совесть.