Дома не оказалось Степана — её мужа. Он работал в леспромхозе, приезжая на выходные. Кто-то из толпившихся утверждал, что видел его, возвращавшегося ночью на мотоцикле.
На следующий день случилось ещё более неожиданное. Бабка Матрёна, пойдя утром проведать покойницу, нашла на крыльце сбитый замок; гроба в избе не оказалось, скамейка, на которой он вчера стоял, лежала на боку. Событие, загадочнее, быть может, страшнее предыдущего, встревожило всю деревню. Люди истолковывали его кто как мог. Суеверные пеняли на сверхъестественные силы, не верившие в чудеса лишь озадачивались отсутствием Степана. Кто-то обмолвился об исчезновения Касьяна, лесника, жившего бобылём на краю деревни у мельницы, утверждая, что он странно изменился после беды: ни разу не вступил во дорище Степана, не выходил даже за свои ворота, был пьян. Однако этому не придали значения, как и тому, что двери избы его оставались незапертыми.
Случилось что-то непонятное. На следующий день приехали люди в форменных тужурках, которые осмотрели избу, двор, постройки, подолгу разговаривали с соседями.
Несколько дней спустя раздался этот вой. Деревня уже тихо засыпала, ночь предзимья пеленала её особенно плотной мглой; ничто не нарушало тишину, когда он донёсся вдруг со стороны Гнилого ущелья, внезапно разорвав пространство, заставив вздрогнуть округу. Это был не звериный вой. Ни волк, ни лось не могли издавать таких звуков — гнусавый стон.
Гаврюшка, как раз повечеряв, закрывал на ночь ворота. При первых же страшных звуках холодный пот прошиб паренька; впервые в жизни он почувствовал, как шапка приподнялась над волосами. Зайдя в избу, увидел деда, в недоумении стоявшего у окна. На безмолвный вопрос внука тот пожал плечами.
А наутро по деревне только и было пересудов, что о ночной жути. Люди переговаривались вполголоса, словно боясь, что кто-то донесёт куда о пересудах. Никто не мог высказать даже предположительное. Дед Гаврюшки, старейший из обывателей, многое повидавший за свою жизнь, ходил молча; он не отмахивался от собеседника, как случалось при недоверии, и не вступал в споры. От единственного из стариков, не верившего в божественное, только от него ждал Гварюшка объяснения. Дед Захар воспитал его, и теперь, к шестнадцати годам, паренёк знал, какой ответ может последовать от него. Но в этот раз следовало лишь молчание, не такое, что от замкнутых людей, а словно беспомощное.
Вой раздавался каждую ночь. Иногда он подкрадывался к деревне и слышался за околицей. Тогда в нём можно было ясней различить тоскливые ноты. Деревня жила в страхе. Одинокие засветло уходили ночевать к соседям, когда же сумерки сгущались, редкий смельчак решался выйти во двор.
Изба деда Захара стояла на краю деревни со стороны Гнилого ущелья, там, где сразу же за ручьём начинался лес, а в версте от околицы раскрывала мрачные объятия трущоба с болотом по низу задремученного буеражистого склона. Гаврюшка с дедом в тот вечер, поужинав, как водилось, пораньше, затушив лампу, легли спать. Дед захрапел, лишь устроился на полатях, а внук лежал с открытыми глазами, стараясь думать о завтрашней охоте. Но мысли сбивчивой рванью уходили от тихого течения, вновь и вновь являя насущный вопрос. Паренёк, возможно, одним из немногих в деревне рассудил здраво: случившееся соотносилось с давними сказками деда, но ему, Гаврюшке, уже не три, не четыре годика. Внезапно, когда дрёма лишь только объяла сознание, в окно раздался дробный стук, и в избу ворвался тот вой, от близости страшней и мерзче во сто крат. Стекло нервно дребезжало, горница словно сама загудела — Гаврюшка, весь мокрый от холодного пота, слился с постелью. Но оцепенение длилось лишь мгновения, потому что не в перинной неге росло дитя природы. Быстро встав с лежака, он стремительно подошёл к окну. Вой уже раздавался за глухой стеной и вдруг осёкся. Дед закряхтел у себя на полатях, подняв голову, посмотрел на стоявшего у окна внука.
– Тебя зовёт, – пробормотал то ли в шутку, то ли всерьёз.
В эту ночь Гаврюшка взвесил всё. Гроб с покойницей, кроме человека, не мог унести никто. Мертвецы летали только в тех сказках, но за прожитые годы мир был познан достаточно, чтобы не верить в сказки при сохранившейся любви, такой же основательной, как и неверие в них. Вырос он, почитай, в лесу, знал повадки зверей, птиц, вполне уверенно чувствовал себя наедине с природой; случалось, вступать в схватки на её лоне. Дед Захар, в бытность сам богатырь, потомок царского гренадера, видя, что внук пошёл в него и ростом и крепостью, уже четырнадцатилетнему, при случае, предоставил испытание, оставаясь близ начеку. Внук не оробел, в нужную минуту, хладнокровно подпустив косолапившего на задних лапах гиганта, бросился под него, вспарывая ножом брюхо. Медвежья шкура, выделанная дедом, лежала возле кровати, словно питая юношу мужеством.