– А не загуляешь без меня? – напусканно строго спрашивал у подруги.
Она, улыбаясь, теребила его волосы, прижималась к груди.
– Сам, верно, забудешь через месяц.
– Солдату нельзя забывать девчонку. Какой же ты солдат, коль никто тебя не ждёт.
Он не забывал Глашу, писал ей длинные письма, вспоминая в них про оставшиеся позади счастливые денёчки, рассказывал о службе, тяжёлой лишь от того, что её нет рядом. Глаша писала так же часто. Писала и ждала. Но долгая разлука притупляет чувства, и случись, забудется, что впереди тебя ждёт встреча. Память станет носить того, кто считался единственным, как обычную ношу. Сердце перестанет сжиматься в тревоге и радости. На второй год письма от Глаши стали приходить реже. Касьян и сам чувствовал, что, вроде бы, не о чём стало писать. Всё одно и то же. Но когда Глаша не прислала ни одной весточки за целый месяц, смутное предчувствие закралось в сердце.
Но время быстротечно, как речная вода. Томление приступило, лишь когда вышел приказ об увольнении в запас. Те, кому предстояло ехать домой, уже не принуждали молодь ежевечерне, встав на пирамиду из тумбочки и стула, отчитываться об оставшихся днях прискучившей службы. Каждый лишь внешне уравновешенно ждал отправки домой. Писем уже никто не писал, давно сообщив близким о скорой встрече. Касьян, сдержанный по своей натуре, пересиливал эти дни, казалось, терпеливей сослуживцев, но тревога прочно затаилась в груди, словно ждал он этой вести. Друзьяка коротким письмецом сообщил, что Глаша вышла замуж за Степана. Весть поначалу показалась обыденной. Её письма последних месяцев словно бы приучили к ней. Есть страсть, но однажды её, обуздав, отодвинет, лишь кажущаяся никчёмной, суетность. И только когда в руках уже были последние бумаги армейской канцелярии, Касьян безудержно стал вспоминать Глашу, проведённые вместе ночи, встреченные рассветы. Грусть закабалила душу парня.
Домой со станции шёл пешком. Лёгкий чемоданчик с нехитрым солдатским скарбом особо не отягощал руку. Новые солдатские сапоги поскрипывали по укатанному повозками снегу. Попутчиков не оказалось до самой деревни, он приближался к ней, издали всматриваясь в знакомые очертания построек. Трубы изб дымились устремлёнными вверх белёсыми султанами. Остановившись у околицы, стал присматриваться, как пройти незамеченным к родному пепелищу. Не до радостных возгласов и приветствий было при его словно бы незаконном возвращении. Когда шёл задворками вдоль огородов, появилась женская фигура с вёдрами, направлявшаяся к речке. Он скорее почувствовал и лишь успел подумать: а вдруг Глаша. Это была она. Тоже издали узнав парня, подойдя уже ближе, не смогла скрыть замешательства. А он отметил то, что её красивое лицо за минувшие годы стало взрослее, серьёзнее, глаза выразительнее, уголки губ выдавали сильнее обычного решительный и страстный характер.
– Здравствуй, – тихо поприветствовала она. – С приездом.
– Здравствуй.
Он весь собрался в комок, чтобы не выдать волнения.
– Вернулся?
Щёки её разрумянились, но взгляда не отводит.
– Вернулся...
Помолчал.
– Ты не дождалась меня, Глаша ...
Она молчала, опустив взгляд долу.
Последующие события развивались неспешно. В деревне никто не решался заговорить с ним о Глаше или Степане. Словно глаза отводили. На улице повстречались со Степаном, который поздоровался первым, но не остановился, не справился о делах, завершившейся службе. Понимал, нутром чувствовал: в деревню вернулся тот, с кем Глаша была близка, – его соперник.
Лишь съездив в военкомат, тут же взялся за хозяйство: поправил повисшую на одной петле дверь сарая, переколол, сложил подвезённые дрова. А тут, прослышав, к нему заглянул лесничий. После короткого разговора, не раздумывая, согласился, лесником в близлежащие кварталы. Но все эти дни ни на час не забывал о Глаше. В мыслях разговаривал с ней, обнимал, засыпал, думая о любимой, просыпаясь, воображал её присутствие. Лишь непредвиденное событие наложило отпечаток на настроение. Внезапно умерла мать, словно только и ждавшая возвращения сына. Неожиданно, не болея, не жалуясь на недуги. Соседи помогли с похоронами, соблюдая все обычаи. А он ничему уже не противился, потому что был оглушён случившимся. Его давило сознание одиночества.