-... Слава Всевышнему, - говорили люди. ... Наконец-то Господь услышал мольбы несчастного народа.
Ходили слухи, что президент куда-то сбежал этой ночью... Но ведь если честно, то он ни в чем не виноват, недоумевали люди. Ведь он, как и мы, верил этим людям, у которых были такие простые лица, и которые потом превратились в жадных министров, алчных госсоветников?!
Утверждали, что президент бежал, в основном, из-за премьер-министра... И сам премьер, говорят, тоже сбежал, но в Африку. Почему именно в Африку никто не знал. Известно было лишь, что премьер-министр был раньше учителем географии в сельской школе, и когда рассказывал детям об Африке, на глаза его наворачивались слезы... Кое-кто пошучивал, что предки премьера были родом из Африки. Это подтверждали и его смуглая, почти негритянская кожа, курчавые волосы, толстые губы и большой, приплюснутый нос с широкими ноздрями. Все это придавало слухам о бегстве премьера черты реальности и даже налет некоей романтики. Впрочем, многие видели в этом не бегство, а зов родной знойной земли, говорили, что его позвала жгучая кровь братьев и сестер, наслаждающихся чистым теплом солнца между ароматными кокосовыми пальмами и манго на беззаботной, плодородной земле... Но все равно, говорили люди, будь хоть Африка, хоть Антарктида, но его найдут где угодно и свернут шею. Потому что за этот год премьер-министр распорядился многолетними запасами топлива страны, как своими собственными, продал их в другие страны по самым бросовым ценам, деньги прикарманил, а после вчерашних событий сунул деньги за пазуху или в портфель и был таков. И один Бог знает, может быть, сейчас, когда над страной нависли грозовые тучи, когда в самый разгар весны все вдруг стало пасмурным, вся страна оделась в траур по двадцати семи, погибшим в отдаленной от города казарме, премьер-министр прохлаждается в счастливой Африке под сенью сладких бананов и раскидистых баобабов и прикидывает, как бы ему потратить украденные деньги здесь, среди таких же, как и он, толстогубых людей, в этом родном ему своим зноем и беззаботностью крае.
- Чтоб ты подавился, - говорили люди, прекрасно понимая, что ничем этот "африканец" не подавится.
Ближе к полудню город всколыхнула очередная волна новостей. Пронесся слух, что час назад арестован министр внутренних дел, болезненно худой, нервный генерал в темных очках. Одни говорили, что министра взяли в аэропорту, при попытке провезти на взлетную полосу два контейнера с оружием, чтобы захватить аэродром. Нет, возражали им другие, его арестовали в центре города за то, что он дал кому-то пощечину. Видно, даже вчерашняя трагедия, заставившая руководителей государства разлететься, как бильярдные шары, попрятаться в свои норы, даже очевидное падение их власти не заставили этого кошмарного человека избавиться от своей любимой привычки. Очевидцы рассказывали, будто министр с охраной, под эскортом шести полицейских машин и четырех мотоциклистов, как обычно, пулей неся через город, какой-то автомобиль переехал дорогу машине сопровождения, что привело министра в сильнейшее возбуждение. Он велел двум машинам из эскорта догнать этого заносчивого и торопливого водителя, доставить его к себе, и когда это было сделано, ни слова не говоря, вышел из машины, вытягивая небольшое, тощее тело, подошел к великану-шоферу, который был вдвое выше него, плотней натянул на руку черную кожаную перчатку и неожиданно влепил позволившему себе наглую выходку водителю звонкую пощечину...
Эта привычка раздавать пощечины налево и направо водилась за министром еще со студенческих лет. Министр не раз сокрушался, что большие, мускулистые руки, совершенно не гармонирующие с его тщедушным телом, не слушаются его. Говорили, что он мог спокойно говорить с человеком, и вдруг руки сами по себе начинали сердиться и, словно подброшенные током, били собеседника по лицу. Потом министру не раз приходилось извиняться за свои непослушные руки, огорченно заверять, что он готов провалиться сквозь землю за нанесенные руками обиды, но никак не может усмирить эти непокорные конечности.
Впрочем, находились скептики, которые утверждали, что эта непокорность рук - просто басни. Ведь если это правда, и руки министру не подчиняются, почему же они ни разу не врезали их владельцу?!. Это ни что иное как своего рода способ устрашения окружающих - пресечь в корне опасные мысли, подчинить всех себе...
А еще ходили слухи, что министр еще в детстве свалился с крыши хлева, серьезно ушиб голову, и как следствие этой травмы его одолевали спазмы и обмороки. С тех пор у него и появилась привычка раздавать пощечины налево и направо. Поэтому, арестовав министра, ему по разговорам, в первую очередь связали руки.
Кстати, поговаривали, что этой болезнью министра заразились и остальные сотрудники министерства. В коридорах и кабинетах министерства все проблемы разрешались пощечинами. А иногда эта процедура обмена пощечинами переходила в драку или заканчивалась перестрелкой.
- Вдруг среди ночи, - рассказывали жившие неподалеку, - здание министерства оказывалось окруженным, оттуда, отстреливаясь, выбегали вооруженные люди и, залегая в кустах, отвечали огнем на выстрелы с верхних этажей. Сначала мы думали, что город захватили враги, но потом выяснялось, что перестрелку затеяли сотрудники различных отделов. Таким образом они решали проблемы своих начальников.
- ...И что странно: не было в этих перестрелках ни убитых, ни раненных... - поражались люди. - То ли стреляли в воздух, чтобы напугать кого-то, то ли патроны у них холостые.
Обычно конец подобным сражениям наступал, когда нервный генерал стрелял пулей крупного калибра в пол своего кабинета, расположенного в верхних этажах министерства. Правда это или нет, но говорили, что эта пуля пробивала перекрытия семи этажей и вонзалась в мраморный пол вестибюля, что и служило сигналом к окончанию боевых действий. Засевшие в кустах вылезали, отряхивались и уходили в здание, как ни в чем ни бывало расходились по своим кабинетам, возвращались к прерванным делам.
Говорили даже, что бедный президент согласился занять этот пост только из страха перед этим грозным генералом. Мол, утром того дня, когда они дорвались до власти, на совещании в только что захваченном Президентском дворце, нервный генерал сел напротив президента, заложил одну за другую не достающие до пола тощие ноги и молча так посмотрел на президента из-под черных очков, что тот не выдержал этого взгляда и дал согласие стать главой государства.