— Два ребенка хорошо, а без них — еще лучше.
— Уже вижу, как толпы выходят на улицы.
— Тебе просто надо приобрести мировую известность, — сказал Уолтер. — Тогда тебя послушают.
— Запишу, чтобы не забыть. — Ричард повернулся к Патти: — Ты как?
— М-м! — ответила она, сплевывая в кофейную кружку. — Я, кажется, поняла, что ты имел в виду, говоря про «блевануть».
— Попробуй не загваздать диван.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Уолтер.
Комната плыла и пульсировала.
— И тебе это нравится? — спросила Патти у Ричарда.
— Нравится.
— Как ты себя чувствуешь? — повторил Уолтер.
— Нормально. Главное — не шевелиться.
На самом деле ее сильно тошнило. Делать было нечего — приходилось сидеть на диване и слушать беззлобную перебранку Уолтера с Ричардом о политике и музыке. Уолтер с энтузиазмом продемонстрировал ей пластинку «Травм» и уговорил Ричарда проиграть сначала одну сторону, а потом и вторую. Первой шла песня «Ненавижу солнце», которую она слышала осенью в клубе и которая сейчас казалась точным звуковым эквивалентом никотинового передоза. Хотя громкость была минимальная (стоит ли говорить, что Уолтер патологически стремился не беспокоить соседей), музыка вызывала у Патти жуткое, тошнотворное чувство. Слушая ужасающий баритон Ричарда, она чувствовала на себе его взгляд и понимала, что совершенно правильно истолковывала то, как он смотрел на нее в предыдущие встречи.
Около одиннадцати часов Уолтер начал неудержимо зевать.
— Прости, — сказал он. — Я отведу тебя домой.
— Я сама дойду. Если что, буду отмахиваться костылями.
— Нет, — сказал он. — Мы поедем на машине Ричарда.
— Нет, тебе пора спать, бедный ты, бедный. Может, Ричард меня отвезет? Согласишься на это ради меня?
Уолтер закрыл глаза и печально вздохнул, словно переступая через себя.
— Конечно, — сказал Ричард. — Я тебя отвезу.
— Сначала пусть посмотрит твою комнату, — пробормотал Уолтер, не открывая глаз.
— Добро пожаловать. Порядок говорит сам за себя.
— Мне понадобится экскурсовод, — со значением посмотрела на него Патти.
Стены и потолок комнаты были выкрашены в черный цвет, и панковская разруха, которую Уолтер свел на нет в гостиной, здесь цвела пышным цветом. Повсюду валялись пластинки и конверты от них, а также пустые заплеванные банки; пейзаж дополняли несколько гитар, переполненные книгами полки и кровать со смятыми черными простынями — было интересно и почему-то не противно думать о том, что на этих простынях происходило яростное стирание Элизы.
— Жизнерадостный цвет! — прокомментировала Патти.
Уолтер снова зевнул.
— Я это, разумеется, перекрашу.
— Если Патти не предпочитает черный, — заметил Ричард, стоя в дверях.
— Никогда об этом не думала, — ответила она. — Черный — это интересно.
— По-моему, очень успокаивающий цвет, — сказал Ричард.
— Так ты уезжаешь в Нью-Йорк.
— Да.
— Круто. Когда?
— Через две недели.
— О, я тоже в это время еду туда же. У родителей двадцать пятая годовщина свадьбы. Планируется какое-то омерзительное Празднество.
— Ты из Нью-Йорка?
— Уэстчестер.
— Я тоже. Хотя, видимо, из другой его части.
— Мы жили в пригороде.
— Определенно это не Йонкерс.
— Я кучу раз проезжала там на автобусе.
— Именно.
— И ты едешь в Нью-Йорк на машине? — спросила Патти.
— А что? Тебя надо подвезти?
— Возможно. Это предложение?
Он потряс головой:
— Мне надо об этом подумать.
Глаза бедняги Уолтера закрывались, и он в буквальном смысле слова не видел этого разговора. У Патти перехватывало дыхание от чувства вины и смущения, и она торопливо заковыляла ко входной двери, откуда и поблагодарила его за приятный вечер.
— Прости, что я так устал, — сказал он. — Тебя точно не отвезти?
— Я ее отвезу, — сказал Ричард. — Иди ложись.
Уолтер выглядел очень несчастным, но, возможно, он просто очень устал. Снаружи был прекрасный воздух, и Патти и Ричард в молчании дошли до его старой «импалы».
Ричард, казалось, старался не прикасаться с ней, пока она усаживалась. Патти протянула ему свои костыли.
— А я думала, у тебя фургон, — сказала она, когда он уселся рядом. — Думала, у всех групп есть фургоны.
— У Эрреры есть фургон. Это мой личный транспорт.
— Значит, так я поеду в Нью-Йорк.
— Да, слушай. — Он вставил ключ в замок зажигания. — Ты уж либо рыбачь, либо снимай наживку. Понятно? Это нечестно по отношению к Уолтеру.
Она уставилась прямо на ветровое стекло.
— Что нечестно?
— Давать ему надежду.
— Вот как ты обо мне думаешь.
— Он удивительный человек и очень, очень серьезный. С ним надо обращаться бережно.
— Я знаю, — сказала она. — Можешь не объяснять.
— Хорошо, и зачем вы сюда пришли? Мне показалось…
— Что? Что тебе показалось?
— Мне показалось, что я чему-то помешал. Но когда я попытался уйти…
— Ну ты и сволочь.
Ричард кивнул, как будто ему было совершенно наплевать на то, что она о нем думает, или как будто он устал от глупых женщин, говорящих ему глупости.
— Когда я попытался уйти, — сказал он, — ты как будто не поняла намека. Ладно, дело твое. Просто хотел узнать, понимаешь ли ты, что просто убиваешь Уолтера.
— Я не хочу говорить с тобой об этом.
— Ладно. Не будем говорить об этом. Но ты с ним часто видишься? Почти каждый день, да? Уже много недель.
— Мы друзья. Мы гуляем.
— Отлично. И ты знаешь про ситуацию в Хиббинге.
— Да. Его маме нужна помощь в отеле.
— Это все, что он тебе сказал.
— У его отца эмфизема. Мать — инвалид.
— И он двадцать пять часов в неделю работает на стройке и учится на отлично в юридической школе. Но у него тем не менее есть время каждый день гулять с тобой. Как здорово, правда, что у него столько свободного времени? Но у тебя ведь симпатичная мордашка, ты же этого заслуживаешь, правда? И такая ужасная травма. Травма и мордашка, и это дает тебе право ни о чем даже не спрашивать.
В Патти бурлило чувство несправедливости.
— Знаешь что, — нервно сказала она, — он рассказывал мне, как ты по-скотски обращаешься с женщинами. Рассказывал.
Это, казалось, совершенно не заинтересовало Ричарда.
— Я все пытался понять, как это вы так подружились с малышкой Элизой, — сказал он. — Теперь понятно. Сначала я удивился. Ты показалась такой славной девчушкой из пригорода.
— То есть я тоже сволочь. Ты это хочешь сказать? Я сволочь и ты сволочь.
— Конечно. Как хочешь. Я не в порядке, ты не в порядке. Не важно. Я всего лишь прошу тебя не быть сволочью с Уолтером.
— Чушь!
— Говорю о том, что вижу.
— Значит, не то видишь. Уолтер мне нравится. И мне на него не плевать.
— И все же ты понятия не имеешь, что его отец умирает от заболевания печени, старший брат признан виновным в аварии с пострадавшими и сидит в тюрьме, а второй брат тратит армейскую зарплату на взносы за свой старенький «корвет». А Уолтер спит по четыре часа в день, пока ты с ним просто дружишь и болтаешься повсюду, чтобы иметь возможность приходить сюда и заигрывать со мной.
Патти притихла.
— Я и правда всего этого не знала, — сказала она после паузы. — Всех этих подробностей. Но тебе не следует с ним дружить, если тебе не нравится, когда с тобой заигрывают.
— Ах, так это моя вина. Ясно.
— Извини, но, по-моему, да.
— Я сказал. Тебе надо разобраться в себе.
— Я в курсе, что мне это нужно. Но ты все же сволочь.
— Слушай, я отвезу тебя в Нью-Йорк, если хочешь. Две сволочи путешествуют, может быть забавно. Но если ты хочешь этого, сделай одолжение, не динамь Уолтера.
— Хорошо. Теперь, пожалуйста, отвези меня домой.
Возможно, из-за никотина она всю ночь не могла заснуть и без конца прокручивала в голове события вечера, пытаясь, как требовал Ричард, разобраться в себе. Но мысли ее играли какую-то странную пьесу кабуки: как бы она ни задавалась вопросом, кем на самом деле является и что станется с ее жизнью, в центре картины упрямо торчал один непреложный факт — она хотела поехать с Ричардом в путешествие и, более того, собиралась это сделать. Печальная правда заключалась в том, что их разговор в машине взбудоражил и успокоил ее — взбудоражил потому, что ее будоражил Ричард, а успокоил потому, что наконец после многих месяцев, потраченных на попытки стать кем-то, кем она на самом деле не была или была не до конца, теперь она ощущала себя и действовала в соответствии со своим истинным внутренним «я». Именно поэтому она знала, что найдет способ совершить это путешествие.