Ответы на свои вопросы Патти получила лишь у Полсенов, значившихся в самом конце ее соседского списка. Мерри объяснила, что Кэрол Монаган уже не снимает дом. Ее дом входил в число тех, которые жилищное управление приобрело в годы кризиса и теперь распродавало по дешевке.
— Почему я ни о чем не знала?
— Ты не спрашивала, — ответила Мерри и, не удержавшись, добавила: — Ты вроде бы никогда не интересовалось политикой.
— Говоришь, она дешево его купила.
— Очень дешево. Главное — иметь связи.
— И что ты об этом думаешь?
— Отстойно, что ж тут думать, — сказала Мерри. — Потому я и работаю с Джимом Шибелем. [6]
— Я всегда так любила наш район. Мне всегда здесь нравилось, даже в самом начале. А теперь все кажется каким-то грязным и мерзким…
— Не унывай, участвуй! — заявила Мерри и снабдила Патти рядом соответствующих книжек.
— Не хотел бы я оказаться на месте Уолтера, — заметил Сет, когда Патти ушла.
— Рада слышать, — ответила Мерри.
— Мне показалось или у нее промелькнула нотка недовольства супружеской жизнью? Насчет того, что он помогал Кэрол со счетами… Ты что-нибудь об этом знаешь? Очень любопытно. Я об этом не слышал. А тут он еще не сумел сберечь прекрасный вид на деревья Кэрол.
— Это все рейганистская отсталость, — сказала Мерри. — Она думала, что сможет жить в своем пузырике, в своем маленьком мирке. Кукольном домике.
Новое сооружение во дворе Кэрол, выраставшее на протяжении следующих девяти месяцев на месте грязного пустыря, напоминало гигантский лодочный сарай с тремя слепыми окнами, терявшимися на фоне виниловой обшивки. Кэрол и Блейк называли его «залой» — этот термин впервые прозвучал на Барьер-стрит. Помня о проблеме сигаретных бычков, Полсены обзавелись высокой изгородью и высадили вдоль нее декоративные ели, которые разрослись и закрыли им обзор. Полную видимость, таким образом, имели только Берглунды, и вскоре произошло то, чего раньше никогда не бывало, — соседи начали избегать Патти, потому что она совершенно зациклилась на «этом ангаре». Они махали ей и здоровались издалека, но не замедляли шаг, чтобы не оказаться втянутыми в разговор. Работающие матери пришли к выводу, что у Патти слишком много свободного времени. Раньше она отлично управлялась с детьми, учила их физкультуре и рукоделию, но теперь большинство соседских детей выросло. Как бы она ни пыталась занять себя, ей все равно было видно и слышно, что творится по соседству. Каждые пару часов она выходила из дома и мерила шагами задний двор, поглядывая на «залу», как встревоженный зверь, которого выкурили из норы, а вечерами то и дело принималась колотить во временную фанерную дверь залы.
— Как дела, Блейк?
— Отлично.
— Даже не сомневаюсь! Слушай, тебе не кажется, что циркулярная пила — это чересчур для половины девятого вечера? Как насчет того, чтобы сделать перерыв до завтра?
— Это вряд ли.
— А если я просто попрошу перестать?
— Не знаю. Лучше оставь меня в покое.
— Вообще-то нам мешает шум.
— Что я могу сказать — очень жаль.
Патти отвечала взрывом резкого, непроизвольного хохота, похожего скорее на ржание.
— Очень жаль?
— Извини за шум. Кэрол рассказывала, что вы пять лет шумели, пока ремонтировали дом.
— Не припомню, чтобы она жаловалась.
— Вы делали то, что вам было нужно. Теперь я делаю то, что нужно мне.
— Получается, кстати, какое-то уродство. Извини, но это и в самом деле жуть. Жуткое уродство. Честно. Ну это так, к слову. Дело не в этом. Дело в циркулярной пиле.
— Ты находишься на частной территории, так что уходи.
— О’кей, я вызываю полицию.
— Отлично, давай.
Затем Патти уходила к себе, дрожа от ярости. Она и в самом деле несколько раз вызвала полицию, они действительно приезжали и беседовали с Блейком, но вскоре устали от ее звонков и не возвращались до следующего февраля, когда кто-то порезал все четыре новенькие зимние шины пикапа, принадлежащего Блейку, и Блейк с Кэрол направили полицейских к соседке, которая столько жаловалась. После этого Патти снова принялась бродить по улице и стучаться во все двери, шумно разглагольствуя:
— Самый очевидный подозреваемый! Соседская мать двоих подростков! Я же особо опасная преступница, а? У него самый огромный и уродский автомобиль на всей улице, у него на бампере надписи, которые оскорбляют каждого, кто не верит в превосходство белой расы, но кто же, кроме меня, мог порезать ему шины — вот загадка!
Мерри Полсен была убеждена в том, что шины порезала именно Патти.
— Мне так не кажется, — сказал Сет. — Она и в самом деле страдает, но она же не лгунья.
— Так она и не говорит, что это не делала. Надо надеяться, что она найдет себе хорошего психотерапевта. Ей бы это пригодилось. И работа на полный день.
— Где Уолтер, вот что меня интересует.
— Уолтер убивается, чтобы она могла целыми днями сидеть дома и сходить с ума. Он хороший отец Джессике, своего рода сдерживающий фактор для Джоуи. Ему есть чем заняться.
Самой яркой чертой Уолтера — помимо любви к Патти — было его добродушие. Он был идеальным слушателем — считал всякого собеседника гораздо более интересной и глубокой личностью, чем он сам. У него были удивительно светлая кожа, безвольный подбородок, ангельские кудряшки и неизменные очки в круглой проволочной оправе. Он начал свою карьеру с должности адвоката в юридическом отделе компании «3М», но не преуспел, и его перебросили на социальные программы и благотворительность — тупиковая отрасль, где дружелюбие являлось необходимым качеством. Уолтер вечно раздавал соседям отличные контрамарки в театр Гатри и на камерные концерты и рассказывал о своих встречах с местными знаменитостями — Гаррисоном Кейлором, [7]Кирби Пакеттом [8]и даже — один-единственный раз — с Принцем. Затем он, ко всеобщему удивлению, покинул «3М» и стал директором по развитию Совета по охране природы. Никто, кроме Полсенов, не подозревал, что Уолтер втайне был недоволен своей работой, но он отдался природе с не меньшим энтузиазмом, чем до того — культуре, и единственное, что изменилось в его жизни внешне, — теперь он постоянно отсутствовал по выходным.
Возможно, его отсутствие было одной из причин, по которым он, против всеобщего ожидания, не вмешивался в противостояние Патти и Кэрол Монаган. Если спросить его в лоб, он принимался нервно хихикать и отвечал, что вроде как сохраняет нейтралитет. Он сохранял нейтралитет на протяжении весны и лета выпускного года Джоуи, вплоть до той осени, когда Джессика уехала на восток страны в колледж, а Джоуи переехал из родительского дома в соседний — к Кэрол, Блейку и Конни.
Это был немыслимый бунт — и нож в сердце Патти, начало конца ее жизни в Рэмзи-Хилл.
Июль и август Джоуи провел в Монтане, на ранчо одного из главных жертвователей Совета по охране природы. Он вернулся оттуда гордым обладателем широченных плечей и двух дополнительных дюймов роста. На августовском пикнике Уолтер, обычно не склонный к хвастовству, удостоил Полсенов сообщением о том, что благотворитель по телефону признался, что потрясен тем, как бесстрашно и неустанно Джоуи клеймил телят и мыл овец. Патти на том же пикнике ходила с опустевшими от боли глазами. В июне, прежде чем Джоуи отбыл в Монтану, они с матерью ездили на Безымянное озеро, чтобы продолжить ремонт домика, и единственный сосед, видевший их там, описывал безобразную сцену скандала, который длился весь день. Мать и сын орали друг на друга у всех на виду. Джоуи издевался над причудами Патти и в итоге назвал ее тупой, на что Патти разразилась истерическим смехом:
— Тупая! Браво, Джоуи! Как ты вырос! При всех называть свою мать тупой! Люди такое любят! Какой ты у нас взрослый и независимый!