– Ты часто ходишь на концерты? – спросил Уолтер.
– Нет, никогда. Один раз была.
– У тебя есть беруши?
– Нет. А надо?
– Ричард играет очень громко. Можешь взять мои. Они почти новые.
Он достал из кармана рубашки мешочек с двумя белесыми резиновыми личинками. Патти взглянула на них и старательно улыбнулась.
– Нет, спасибо, – поблагодарила она.
– Я очень чистоплотный, – сказал он серьезно. – Никакого риска для здоровья.
– А как же ты?
– Я их разорву на половинки. Тебе понадобится заткнуть уши.
Патти наблюдала за тем, как старательно он рвет беруши.
– Я их пока подержу и надену, если понадобится, – сказала она.
Они простояли там еще пятнадцать минут. Элиза выскользнула из толпы, покачиваясь и сияя, огни погасли, и слушатели сгрудились перед сценой. Патти тут же уронила беруши. Все пихались куда сильнее, чем было необходимо. Толстяк, затянутый в кожу, врезался ей в спину и толкнул к сцене. Элиза уже трясла волосами и подпрыгивала от нетерпения, поэтому Уолтеру пришлось самому оттолкнуть толстяка и помочь Патти выпрямиться.
“Травмы”, высыпавшие на сцену, состояли из Ричарда, его неизменного басиста Эрреры и двух костлявых пареньков, которые, судя по виду, едва закончили школу. В ту пору в Ричарде было больше от шоумена, чем потом, когда стало ясно, что звездой ему не стать и лучше быть антизвездой. Он скакал на цыпочках и крутился, пошатываясь, ухватив гитару за гриф. Он сообщил публике, что его группа сыграет все песни, которые знает, и на это уйдет двадцать пять минут. Затем члены группы пошли вразнос и принялись штурмовать аудиторию яростным шумом, в котором Патти не слышала ни малейших признаков ритма. Музыка напоминала еду, слишком горячую, чтобы ощутить вкус, но отсутствие ритма или мелодии не мешало скопищу панков скакать, врезаться друг в друга и топтаться по всем наличествующим женским ступням. Пытаясь держаться от них подальше, Патти потеряла Уолтера и Элизу. Шум стоял невыносимый.
Ричард вместе с двумя другими “Травмами” орал в микрофон: “Я ненавижу солнце! Ненавижу солнце!” – и Патти, которая любила солнце, использовала все свои баскетбольные навыки, чтобы вырваться из зала. Она врубилась в толпу, растопырив локти, выбралась из давки, наткнулась на Картера и его блестящую подружку и продолжала пробираться к выходу, пока не очутилась на улице, в теплом и свежем сентябрьском воздухе, под миннесотским небом, на котором каким-то чудом еще сохранились следы сумерек.
Она помедлила у двери клуба, наблюдая за опоздавшими фанатами Buzzcocks и ожидая, что в дверях появится Элиза. Вместо этого она увидела Уолтера.
– Все в порядке, – сказала она. – Оказалось, что это не в моем вкусе.
– Тебя отвезти домой?
– Нет, возвращайся. Скажешь Элизе, что я поеду домой одна, чтобы она не волновалась.
– Не похоже, что она волнуется. Давай я провожу тебя домой.
Патти отказалась, Уолтер настаивал, она протестовала, он продолжал настаивать. Затем она поняла, что у него нет машины и он предлагает поехать с ней на автобусе, и начала протестовать с новой силой, а он настаивал на своем. Позже он сказал, что тогда, на остановке, начал влюбляться в нее, но ничего похожего на эту симфонию не звучало в сердце Патти. Она жалела, что оставила Элизу, потеряла беруши и не осталась еще поглядеть на Ричарда.
– Я, кажется, не прошла тест, – сказала она.
– Тебе вообще нравится такая музыка?
– Мне нравится Blondie. Мне нравится Патти Смит. Видимо, нет, мне не нравится такая музыка.
– Можно тогда спросить, почему ты пришла?
– Ну, Ричард меня пригласил.
Уолтер кивнул, как будто сделав для себя какой-то вывод.
– Ричард хороший человек? – спросила Патти.
– Очень! – воскликнул Уолтер. – Как посмотреть, конечно. Его мать бросила его, когда он был маленький, и помешалась на религии. Его отец работал на почте, пил, и, когда Ричард заканчивал школу, у него начался рак легких. Ричард до самой смерти заботился о нем. Он очень верный, хотя, наверное, не с женщинами. С женщинами он не так хорош, если ты об этом спрашивала.
Патти уже поняла это интуитивно, и ее почему-то не оттолкнуло это сообщение.
– А ты? – спросил Уолтер.
– Что – я?