– Тебе просто надо приобрести мировую известность, – сказал Уолтер. – Тогда тебя послушают.
– Запишу, чтобы не забыть. – Ричард повернулся к Патти: – Ты как?
– М-м! – ответила она, сплевывая в кофейную кружку. – Я, кажется, поняла, что ты имел в виду, говоря про “блевануть”.
– Попробуй не загваздать диван.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Уолтер.
Комната плыла и пульсировала.
– И тебе это нравится? – спросила Патти у Ричарда.
– Нравится.
– Как ты себя чувствуешь? – повторил Уолтер.
– Нормально. Главное – не шевелиться.
На самом деле ее сильно тошнило. Делать было нечего – приходилось сидеть на диване и слушать беззлобную перебранку Уолтера с Ричардом о политике и музыке. Уолтер с энтузиазмом продемонстрировал ей пластинку “Травм” и уговорил Ричарда проиграть сначала одну сторону, а потом и вторую. Первой шла песня “Ненавижу солнце”, которую она слышала осенью в клубе и которая сейчас казалась точным звуковым эквивалентом никотинового передоза. Хотя громкость была минимальная (стоит ли говорить, что Уолтер патологически стремился не беспокоить соседей), музыка вызывала у Патти жуткое, тошнотворное чувство. Слушая ужасающий баритон Ричарда, она чувствовала на себе его взгляд и понимала, что совершенно правильно истолковывала то, как он смотрел на нее в предыдущие встречи.
Около одиннадцати часов Уолтер начал неудержимо зевать.
– Прости, – сказал он. – Я отведу тебя домой.
– Я сама дойду. Если что, буду отмахиваться костылями.
– Нет, – сказал он. – Мы поедем на машине Ричарда.
– Нет, тебе пора спать, бедный ты, бедный. Может, Ричард меня отвезет? Согласишься на это ради меня?
Уолтер закрыл глаза и печально вздохнул, словно переступая через себя.
– Конечно, – сказал Ричард. – Я тебя отвезу.
– Сначала пусть посмотрит твою комнату, – пробормотал Уолтер, не открывая глаз.
– Добро пожаловать. Порядок говорит сам за себя.
– Мне понадобится экскурсовод, – со значением посмотрела на него Патти.
Стены и потолок комнаты были выкрашены в черный цвет, и панковская разруха, которую Уолтер свел на нет в гостиной, здесь цвела пышным цветом. Повсюду валялись пластинки и конверты от них, а также пустые заплеванные банки; пейзаж дополняли несколько гитар, переполненные книгами полки и кровать со смятыми черными простынями – было интересно и почему-то не противно думать о том, что на этих простынях происходило яростное стирание Элизы.
– Жизнерадостный цвет! – прокомментировала Патти.
Уолтер снова зевнул.
– Я это, разумеется, перекрашу.
– Если Патти не предпочитает черный, – заметил Ричард, стоя в дверях.
– Никогда об этом не думала, – ответила она. – Черный – это интересно.
– По-моему, очень успокаивающий цвет, – сказал Ричард.
– Так ты уезжаешь в Нью-Йорк.
– Да.
– Круто. Когда?
– Через две недели.
– О, я тоже в это время еду туда же. У родителей двадцать пятая годовщина свадьбы. Планируется какое-то омерзительное Празднество.
– Ты из Нью-Йорка?
– Уэстчестер.
– Я тоже. Хотя, видимо, из другой его части.
– Мы жили в пригороде.
– Определенно это не Йонкерс.
– Я кучу раз проезжала там на автобусе.
– Именно.
– И ты едешь в Нью-Йорк на машине? – спросила Патти.
– А что? Тебя надо подвезти?
– Возможно. Это предложение?
Он потряс головой:
– Мне надо об этом подумать.
Глаза бедняги Уолтера закрывались, и он в буквальном смысле слова не видел этого разговора. У Патти перехватывало дыхание от чувства вины и смущения, и она торопливо заковыляла ко входной двери, откуда и поблагодарила его за приятный вечер.
– Прости, что я так устал, – сказал он. – Тебя точно не отвезти?
– Я ее отвезу, – сказал Ричард. – Иди ложись.
Уолтер выглядел очень несчастным, но, возможно, он просто очень устал. Снаружи был прекрасный воздух, и Патти и Ричард в молчании дошли до его старой “импалы”.
Ричард, казалось, старался не прикасаться с ней, пока она усаживалась. Патти протянула ему свои костыли.
– А я думала, у тебя фургон, – сказала она, когда он уселся рядом. – Думала, у всех групп есть фургоны.
– У Эрреры есть фургон. Это мой личный транспорт.
– Значит, так я поеду в Нью-Йорк.
– Да, слушай. – Он вставил ключ в замок зажигания. – Ты уж либо рыбачь, либо снимай наживку. Понятно? Это нечестно по отношению к Уолтеру.
Она уставилась прямо на ветровое стекло.
– Что нечестно?
– Давать ему надежду.
– Вот как ты обо мне думаешь.
– Он удивительный человек и очень, очень серьезный. С ним надо обращаться бережно.
– Я знаю, – сказала она. – Можешь не объяснять.