Архитектор паноптикона легко может гарантировать регулярность такого предпочтения, если сделает преимущества «мира и покоя» еще более наглядными, сохранив лишь самую непривлекательную альтернативу. Он заверяет будущего главного надзирателя паноптикона (на случай, если тот усомнится в легкости извлечения полезного и прибыльного труда из своих подопечных), что не потребуется никаких дополнительных усилий, чтобы увеличить давление, уже заложенное в жестко структурированной ситуации заключенных. Будущий главный надзиратель, по словам Бентама, «вряд ли сочтет необходимым спрашивать меня, как он сумеет убедить своих работников взяться за работу. – Имея их под таким регламентом, какого же лучшего залога их работы, притом работы самой усердной, может он пожелать, я не могу предположить. Во всяком случае, он имеет залог намного более надежный, нежели может иметь для усердия и прилежания любого обычного поденщика, которому платят за день, а не за изделие. Если человек не станет работать, ему будет нечего делать, кроме как есть свой черствый хлеб и пить свою воду, без единой души поблизости… Такое поощрение необходимо, чтобы он работал усердно; но более этого не необходимо»[4]. По сравнению с черствым хлебом, водой и безлюдьем одиночной камеры любая перемена – включая даже тяжелый труд и крайнее физическое напряжение – будет воспринята как вознаграждение. Выбор действительно простой, и даже от людей, лишенных способности к правильному, полезному поведению, можно уверенно ожидать верного предпочтения. Это ожидание основано на самой простоте выбора, а не на предполагаемых добродетелях выбирающего. Задача «регламента», описанного под названием паноптикона, – сохранять эту простоту выбора. И эта задача выполняется, в том – и только том – случае, когда правила имеют целью запрещение и устранение всякого поведения, которое они не объявляют обязательным – и когда они подкреплены ресурсами, достаточными, чтобы реализовать эту цель.
Суть «Паноптикона» в том, чтобы предложить простые и дешевые ресурсы, которые делают эту задачу легкодостижимой, сводя ее к рутинным операциям. Подобные ресурсы, полагает Бентам, порождаются определенной организацией пространства, в котором содержатся и заключенные, и их надзиратели; а конкретно, особым планом многоцелевого здания. Но за этим архитектурным устройством лежит принцип, намного более широкий, нежели его конкретное применение, ограниченное технологическим горизонтом того времени.
Говоря словами самого Бентама, сущность паноптикона в «центральности положения инспектора, в сочетании с известными и самыми эффективными приспособлениями для того, чтобы видеть, будучи невидимым». То есть его сущность – в асимметрии знания: инспектор знает все о заключенных, тогда как заключенные ничего не знают об инспекторе. Местопребывание и действия инспектора окутаны тайной, невидимы и потому непредсказуемы, тогда как все, что делает заключенный, находится под постоянным контролем, непрерывно открыто для оценки и корректирующего вмешательства. Во всяком случае, так дело должно представляться самим заключенным. Действительно, непрерывное наблюдение было бы очень полезно, но слишком дорого – если вообще достижимо. Поэтому «на втором месте по желательности», предлагает Бентам, должно стоять, чтобы заключенный «во всякий момент, имея основания это предполагать и не будучи способным убедиться в противном, должен воображать себя „под наблюдением“»[5]. Уязвимость приватности заключенного для постороннего взгляда должна в любой момент оставаться правдоподобным предположением. По-настоящему важна «кажущаяся вездесущность» (курсив Бентама) инспектора. Однажды поверив, что взгляд начальника всегда направлен на него, заключенный никогда не будет вести себя так, словно оставлен на собственное усмотрение; у него не будет повода упражнять собственную волю и потому его воля будет слабеть и чахнуть от неупотребления. Непрерывность и вездесущность контроля не только лишат заключенных свободы – возымев эффект, они сделают заключенных неспособными быть свободными, выбирать и направлять собственные действия, структурировать собственную жизнь и управлять ею. Теперь они будут нуждаться в инспекторе, чтобы тот за них организовал их жизнь; чтобы достичь и сохранить свой специфический вид счастья, свой «мир и покой», им потребуется несвобода и гетерономия. И вся эта чудесная реформа совершится без моральных бесед, без проповедования идеалов или любого иного обращения к уму и сердцу заключенных. Требуется только внешний, поведенческий контроль; а это зависит исключительно от правильной организации сети внешних зависимостей, с асимметрией доступа к информации в качестве главного принципа. Принцип «видеть не будучи видимым» делает инспекторов свободными по отношению к заключенным, за которыми они надзирают. В таком случае свобода инспекторов состоит в независимости их действия от того, что делают или хотят заключенные, и в их способности обращаться с заключенными как с объектами своей собственной воли – способности определять и модифицировать действие заключенных, заменять волю заключенных собственной волей как источником и детерминантом их поведения. Сочетание независимости от и господства над составляет свободу инспекторов по отношению к заключенным. Свобода – одна сторона того отношения, которое в качестве другой своей стороны имеет гетерономию и отсутствие воли. Инспекторы свободны по отношению к заключенным постольку, поскольку свобода действия устранена из условий содержания заключенных.