Какими бы разными и враждебными друг другу ни были придворные, двор сам по себе является единым целым и способен транслировать свои модели поведения вплоть до самых отдаленных уголков страны, как паук в центре паутины. Если он двинется, то все начнет двигаться[30]. Поведение придворных, писал Элиас Канетти, «заразительно действует на остальных подданных» и то, что придворные «делают всегда, остальные должны осуществлять время от времени». Люди, которые образуют двор, «имеют совершенно разные функции и сильно отличаются друг от друга. Но для всех остальных они именно как придворные в чем-то равны и образуют единство, излучающее равный для всех смысл»[31]. Властитель и придворные – это образцы для подражания. «Жизнь властителя, – напоминает нам все тот же Кастильоне, – закон и учитель граждан, и от его обычаев зависят все остальные»[32].
Двор – это театр учтивости и развлечений[33]. Исторически он возник и познал моменты своего наивысшего расцвета в княжествах, монархиях и империях, где князь, король или император стояли надо всем и в центре всего по признанному и освященному праву Существуют, однако, примеры придворной системы и при республиканских режимах или по крайней мере в тени республиканских институтов и конституций. Самый известный прецедент создали Медичи во Флоренции в 1512 г. Когда они вернулись благодаря поддержке папских солдат и угрозой оружия добились огромной власти, потомки Козимо Старого и Лоренцо Великолепного провели реформы, которые существенным образом изменили структуру политической власти, сохранив лишь видимость республиканских институтов. Но Флоренция, несмотря на институциональные изменения, оставалась республикой. Медичи всего лишь были гражданами, гораздо более могущественными, чем все остальные, в силу своего богатства и международных связей, особенно с римским двором. Настоящее изменение, однако, претерпевают нравы. Республике требовались граждане; режиму Медичи – придворные, и он принялся за искоренение из умов и душ флорентийцев гражданского образа жизни и обучение их придворной жизни[34].
Если кто и смог понять, как придворная система сохраняется в тени республиканских институтов, так это Макиавелли в своем объяснении того, что есть два способа получить власть в республике – публичный и приватный. Публичный состоит в том, чтобы «давать хорошие советы и еще лучше действовать для общей пользы и тем самым заслужить авторитет», приватный – в том, чтобы «оказывать благодеяния тем или иным частным лицам, давая им в долг, устраивая браки их дочерей, защищая их от должностных лиц и предлагая им другие неофициальные услуги, благодаря которым людей можно привлечь на свою сторону и, обзаведясь их расположением, смелее развращать граждан и преступать законы». «Поэтому в правильно устроенной республике, – заключает Макиавелли, – открытой должна быть дорога для тех, кто добивается успеха публично, и закрытой перед теми, кто ищет его окольными путями»[35].
Насилие и угроза насилия над телом или имуществом играют в придворной системе важнейшую роль. Когда нет насилия, нет гнета: никого не принуждают делать то, чего он делать не хочет; никому не мешают делать то, что он хочет. Все свободны; однако есть человек, стоящий надо всеми и в центре группы индивидов, которые служат его воле. Это примерно то самое добровольное рабство, о котором писал Этьен де Ла Боэси: «Но сейчас я перехожу к вопросу, который, на мой взгляд, составляет секрет и основу тирании. По-моему, глубоко ошибается тот, кто думает, что тираны охраняют себя алебардами стражей и расстановкой часовых; правда, они этим пользуются, но скорее как пугалом и больше для соблюдения формы, чем возлагая надежды на них. Телохранители охраняют вход во дворец от безоружных бедняков, которые не могут причинить тиранам никакого вреда, а не от прекрасно вооруженных людей, способных совершить любое покушение. Так, история римских императоров показывает, что они не столько избавляли их от опасностей, сколько убивали их. Не отряды конной и пешей охраны и не оружие защищают тиранов, но, как ни трудно этому поверить сразу, однако это бесспорно: тирана всегда поддерживают четыре или пять человек, четыре или пять человек держат для него в порабощении всю страну. У тиранов всегда было пять или шесть приспешников, наушничавших ему; эти люди либо сами сумели приблизиться к нему, либо были им привлечены к себе, чтобы сделать их соучастниками его жестокостей, пособниками его удовольствий, сводниками его наслаждений и сообщниками его грабежей. Эти шестеро с таким успехом дирижируют своим вождем, что заставляют его быть злым для общества не только его собственной, но и их злостью. Эти шестеро имеют под собой шестьсот человек, пользующихся их милостями. Эти шестьсот проделывают с шестерыми то же самое, что эти последние проделывают с тираном. От этих шестисот зависят, в свою очередь, шесть тысяч других, которых они возвысили раздачей должностей, поручив одним управление провинциями, а другим – руководство финансами с тем, чтобы они служили их алчности и жестокости и выполняли в нужный момент эту роль и чтобы они совершали зло, которое может продолжаться только при них и только под их сенью оставаться безнаказанным и ускользать от законной кары. За этими шестью тысячами следует еще большой черед, и тот, кто захочет заняться разматыванием этого клубка, убедится, что не только шесть тысяч, но сотни тысяч, миллионы связаны этой цепью с тираном и пользуются ею… Ив результате получается, что люди, занимающие эти должности, имеют эти выгоды из первых или вторых рук, и этими милостями они связаны с тираном. Так что в конечном счете оказывается, что людей, которым тирания выгодна, почти столько же, сколько и тех, кому дорога свобода»[36].
33
«Двор суверена, государя, синьора, в чьей юрисдикции находилась обширная территория, – пишет Вальтер Барберис, – уже много веков представлял собой точку приложения многих индивидуальных и групповых стратегий. Он был сценой, на которой выступали власть имущие; а значит, средоточием всевозможных демонстративных действий, где язык, роскошь и культуру преподносили со вкусом или высокомерно выставляли напоказ, он был местом политического обмена в самой высокой степени. Это была сфера произвола, т. е. власти решать самые серьезные вопросы либо игнорировать их, сочетая институциональные ходы с формами частных вольностей. Реальность и воображение желали, чтобы при дворе были видны тяжесть бремени правления и легкость развлечений. Благородство положения и низость чувств, казалось, почти с неизбежностью должны были соседствовать друг с другом, пусть и в крайних точках многообразия человеческих типов, связанных сожительством в этом исключительном месте. Ад и рай в их воображаемом земном воплощении и в последующих литературных трансфигурациях сосуществовали при дворе бок о бок».
34
В речи аристократа Луиджи Аламанни (1516) есть пассаж, обращенный как к папе Льву X (в миру Джованни Медичи), в котором содержатся советы касательно самых эффективных способов «заставить флорентийское государство замереть в обожании Медичи», заслуживающие того, чтобы прочесть их полностью. Флорентийцы «приучены к определенного рода невежеству, нежели чем к свободе, из-за которого во Флоренции не снизойдут до того, чтобы проявить к кому-либо глубокое почтение, даже заслуженное, за исключением их магистратов, да и в отношении к ним это делают с трудом и неохотно. Именно поэтому им столь чужды придворные обычаи, как мне думается, более чем кому-либо еще; тем не менее когда они [флорейнтийцы] оказываются вне стен города, они так себя не ведут. Полагаю, отсюда следует, что в принципе им должно казаться крайне неуместным снимать этот свой капюшон; и эта их нерадивость превратилась в привычку, а из привычки во вторую натуру; и поэтому я считаю, что когда они оказываются вне свой земли и привычной одежды, они умеют разговаривать с властителями. Стариков этой фантазии никак не лишить, но они мудры, а мудрецов не стоит бояться, потому что они не допускают ничего нового. Молодежь бы могла легко отвыкнуть от этих обычаев и привыкнуть к придворным нравам, если бы князь того пожелал. Князю же, чтобы этого добиться, следовало бы тщательно отобрать всех тех молодых людей, которых в нашем городе уважают – за их собственные качества или за их отца или дом – и начать посылать их то с одним поручением, то с другим, и говорить им, что было бы хорошо, если бы они пребывали с ним, и всем давать эти поручения, если ему это подходит. Никто не стал бы ему отказывать, и таким образом, когда они окажутся у него в услужении, он бы смог быстро заставить их снять эти гражданские одежды, превратить в таких же придворных, как и все остальные его люди».
35
Макьявелли H. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Макьявелли Н. Соч. М.: ACT, 2004. С. 431–432. Еще лучше сказано в «Истории Флоренции»: «Верно, разумеется, что имеются разногласия, вредящие республике, а имеются и благоприятствующие ее существованию. Вредоносны для нее те, что приводят к возникновению враждующих между собой партий и групп; благоприятный – те, которые без этого обходятся. Поэтому, если основатель республики не может воспрепятствовать появлению в ней раздоров, он обязан, во всяком случае, не допустить образования партий. В связи с этим надо отметить, что в любом государстве гражданам представляется два способа заслужить народное расположение: первый способ – общественное служение, второй – личные отношения и связи. Истинные общественные заслуги состоят в одержании военной победы, взятии города, в ревностном и рассудительном выполнении важного поручения, в мудрых и удачных советах по государственным делам. Выгоды, которых добиваются отдельные лица для себя и которые воспринимаются как их заслуги, достигаются ими путем поддержки того или иного гражданина, защиты его перед должностными лицами, помощи ему деньгами, предоставления ему незаслуженных почестей или же путем завоевания расположения черни щедрыми даяниями, устройством всевозможных игр. Именно такое поведение и приводит к возникновению партий и сект. И насколько вредит обществу полученное таким образом мнимое уважение, настолько же полезно истинное, достигнутое помимо всяких партий, ибо оно зиждется на общем благе, а не на частных выгодах. И хотя невозможно помешать разногласиям между гражданами из разных партий, эти разногласия, если они не поддержаны их сторонниками, преследующими свои личные цели, не вредят государству, более того – они ему полезны, ибо для того чтобы одолеть соперника, надо деяниями своими возвеличить республику, а, кроме того, соперники из разных партий еще и следят друг за другом, чтобы ни один не мог нарушить гражданских установлений» (
36