Я получил первые полные сведения о демонстрации во время Монлама от британского политика лорда Энналза, который прибыл в Лхасу менее чем через месяц. Цель лорда Энналза как лидера независимой делегации, санкционированной пекинским правительством, состояла в том, чтобы изучить положение дел с правами человека в Тибете. Как и другие члены его группы, он был шокирован, когда обнаружил, какие грубые проявления насилия продолжают совершаться против тибетского народа. Делегаты также получили неопровержимые доказательства последовавших после демонстраций пыток и жестокого обращения с заключенными, о которых они услышали во всех подробностях от многочисленных очевидцев. В докладе этой делегации, опубликованной организацией "Интернэйшнл Алерт", говорится о "кризисе, который требует быстрого и положительного разрешения".
В то время, когда эта комиссия была в Тибете, сам я находился в Британии, куда поехал по приглашению некоторых групп, интересующихся тибетским буддизмом. Во время пребывания там на меня произвел большое впечатление обнаруженный мною значительный и сочувственный интерес средств массовой информации к положению тибетского народа. Мне было также приятно получить приглашение выступить перед группой заинтересованных политиков в Европейском Парламенте позднее в том же 1988 году. Это совпало с призывом нескольких западных лидеров к Китаю начать переговоры со мной о будущем Тибета.
Полагая, что это приглашение дает благоприятную возможность вновь изложить Мирный план из пяти пунктов и, в частности, расширить его пятый компонент, я с благодарностью согласился. В речи, произнесенной в Страсбурге в июне 1988 года, я выразил свое мнение о том, что при соблюдении определенных условий Тибет мог бы существовать в объединении с Китайской Народной Республикой, причем ведение внешних отношений и ограниченная оборона оставалась бы в ведении Пекина — до тех пор, пока не состоится региональная мирная конференция, после чего весь Тибет будет признан зоной мира. Я также дал понять, что Тибетское правительство в изгнании готово вести переговоры с китайскими властями в любое время. Но я настаивал на том, что это только предложение, а всякое решение будет приниматься не мной, но тибетским народом.
Реакция Пекина опять была негативной. Моя речь подверглась осуждению, а Европейский Парламент резкой критике за то, что разрешил мне говорить. Однако осенью 1988 года произошел многообещающий поворот, и китайцы дали знать, что желают обсудить с Далай Ламой будущее Тибета. Впервые за все время они сделали вид, что хотят обсудить не просто статус Далай Ламы, но сам тибетский вопрос. Мне было предоставлено выбрать место встречи. Я немедленно назначил группу для ведения переговоров и предложил, чтобы обе стороны встретились в Женеве в январе 1989 года. Основанием для моего выбора послужило то, что я смог бы лично участвовать в переговорах, лишь только стало бы очевидным, что требуется мое присутствие.
К сожалению, согласившись на переговоры в принципе, китайцы начали выдвигать условия и возражения. Сначала они высказались за то, что Пекин как место встречи предпочтительнее; затем поставили условия, чтобы ни один иностранец не мог быть членом группы-участницы переговоров; после этого они сказали, что не смогут принять никаких членов Тибетского правительства в изгнании, потому что не признают его; и наконец сообщили, что не могут вести переговоры ни с кем, кто призывал к независимости Тибета. В конце концов же китайцы заявили, что будут беседовать только со мной. Все это вызвало большое разочарование. Публично заявляя о готовности к переговорам, они сделали по существу все возможное, чтобы переговоры никогда не начались. Хотя я вовсе не против того, чтобы лично вести переговоры с китайцами, просто было бы разумно провести сначала предварительные дискуссии с моими представителями. Так что хотя в конце концов и было дано согласие провести встречу в Женеве, в январе 1989 года не оказалось принято никаких определенных решений.
28 января 1989 года пришло известие о том, что умер Панчен Лама, совершая один из своих нечастых визитов в Тибет из Пекина, где он, собственно, жил. Ему было только пятьдесят три года, и я конечно же, испытывал глубокую печаль. Я понимал, что Тибет потерял истинного борца за свободу. Нельзя отрицать, что некоторые тибетцы видели в нем противоречивую фигуру. В самом деле, в начале 1950-х годов, когда он был еще совсем молод, у меня имелось подозрение, что встав на сторону китайцев, он думал использовать ситуацию для достижения своих целей. Но я полагаю, его патриотизм был неподдельным. И даже несмотря на то, что китайцы использовали его как марионетку после освобождения из тюрьмы в 1978 году, он продолжал сопротивляться им до самого конца. Как раз перед смертью он произнес речь, как сообщало агентство Синьхуа, которая содержала весьма критические замечания о "множестве ошибок", совершенных в Тибете китайскими властями. Это был его последний акт мужества.
Через два дня Панчен Лама последний раз появился в монастыре Ташилхунпо, где после совершения освящения гробниц предшественников с ним произошел роковой сердечный приступ. Многие считали смерть Панчен Ламы в своем собственном монастыре символической, говорили, что это был обдуманный жест настоящего духовного мастера.
Хотя мне не довелось увидеться с ним перед смертью, я все-таки говорил с Панчен Ламой по телефону три раза — дважды, когда он находился в своей канцелярии в Пекине, где работал в Народном Собрании, а один раз, когда он был за границей. Разумеется, его переговоры в Пекине прослушивались. Я знаю это, потому что через несколько недель после второго из них в китайской прессе была опубликована подробная запись нашего разговора. Однако когда он находился в Австралии, ему удалось ускользнуть от своей свиты в заранее назначенное время, и я говорил с ним из Западной Германии. Нам не удалось поговорить долго, но этого было достаточно, чтобы я убедился в том, что Панчен Лама остался верен своей религии, своему народу и своей стране. Поэтому я не придал никакого значения злобным сообщениям из Лхасы, в которых сообщалось, будто он занимался крупным бизнесом. Говорилось также, что он взял жену.
После его смерти я получил приглашение от Буддийского Общества Китая присутствовать на его похоронах в Пекине. К этому присоединилось официальное приглашение посетить Китай. Лично мне хотелось поехать, но я колебался, ведь если бы поехал, неизбежно произошли бы какие-то дискуссии по Тибету. Если переговоры в Женеве состоялись бы, как было запланировано, то эти дискуссии могли быть полезны. Однако при данных обстоятельствах, я считал, поездка была бы неуместной, и с сожалением отказался.
Тем временем откладывание начала переговоров Китаем сделало свое дело. 5 марта 1989 года в Лхасе начались трехдневные демонстрации. Многие десятки тысяч человек вышли на улицы, впервые с марта 1959 года столь решительно выражая свое недовольство. Изменив свою тактику, китайские силы безопасности оставались в стороне весь первый день, ограничившись съемками, которые были показаны по телевидению в тот же вечер. Затем на следующий день они реагировали ударами дубинок и беспорядочной стрельбой. Очевидцы сообщали, что видели, как они вели огонь из автоматического оружия по домам тибетцев, убивая целые семьи.
К сожалению, тибетцы реагировали на это, не только атакуя полицию и силы безопасности, но произошло и несколько случаев нападения на непричастных китайских граждан. Это опечалило меня. Для тибетцев прибегать к насилию не имеет никакого смысла. Если бы Китай захотел, он мог бы, имея миллиард населения против наших шести миллионов, полностью стереть с лица земли всю тибетскую нацию. Было бы гораздо более конструктивным, если люди постарались бы понять своих предполагаемых врагов. Научиться прощать гораздо полезнее, чем хватать камень и бросать его в объект своего гнева, а тем более когда обстоятельства столь экстремальны. Ведь именно в такой тяжелой ситуации заключается самый большой потенциал совершения блага как для себя, так и для других.