«Ничего, — подумала Нина, — я тогда вечером прямо к ним домой поеду. Должна же я узнать, как они живут. А больше мне ничего не надо».
В вестибюле гостиницы, откуда Нина звонила, уборщицы перекликались как в лесу, звенели ведра, хлопала входная дверь. В таком гомоне можно было не расслышать, что тебе скажет тихий старичок.
— Слушаю, — наконец ответил какой-то мужской голос.
— Я просила Льва Моисеевича.
— Я вас слушаю. Кто говорит?
— Это я, — сказала Нина, — Дергачева. А вы меня тоже не узнали?
— А, — сказал Канталуп все еще не своим голосом, — а я думал, что кто-нибудь шутит.
— Почему?
— Не знаю. Позвонит кто-нибудь, скажет: «Запасайтесь водой. Воды пять дней не будет». Мы нальем куда только можно, а потом оказывается, что не нужно было.
— Ну, вы тоже, наверное, шутите, — сказала Нина, все еще не веря, что говорит с настоящим Канталупом, — до того не похож, жалок был голос ее собеседника.
— Нет, — сказал Канталуп, — не над кем. А то еще, знаете, позвонили с утра и сказали: «Никуда не выходите из дома…»
— Это мальчишки, наверное.
— Да нет, вполне взрослый голос.
— А Таня как?
— Таня? Вы про дочь мою спрашиваете? — «Господи, ну про кого же еще?» — Она ушла.
— Уже на работу ушла?
— Да, совсем.
— А когда она вернется?
— Вы это у Бориса спросите.
«Бред какой-то, — думала Нина, — никакого Бориса не было и нет. Он же мне сам об этом говорил. Его Таня с Анной Павловной от нечего делать выдумали».
— Можно я к вам приеду сегодня?
— Да, приезжайте, я вам все расскажу.
— А когда лучше?
— Когда хотите. Я весь день дома буду.
— Что — сегодня тоже звонили?
— Нет, вчера еще.
— Я часа через два буду у вас, ладно? Анне Павловне большой привет.
— Ее нет, она тоже уехала.
— Они с Таней вместе отдыхают?
— Да, наверное. Но точно я сказать не могу. Так мне что — дома быть, да?
— Я сейчас, Лев Моисеевич. Я очень скоро приеду.
От Выставки до Солянки, к которой по-прежнему вплотную ни на чем не подъедешь, добираться долго. Нужно было и привезти хоть что-то — это и раньше дозволялось, во времена салонов, а очереди теперь, в Москве в продовольственных стали безобразные — жителей, что ли, прибавилось, или производство колбасы сократилось? Поэтому на Солянку Нина попала уже перед обедом, в тягучую бензиновую жару, когда, задыхаясь и кашляя, невольно вспоминаешь о холодном тумане, который накатывается на голую вершину сопки, где ты стоишь над панорамой бухты и знаешь, что там, внизу, у самого моря, тебя уже ждут нагретые камни и соленый, с йодом, запах. Как же они живут тут, бедняги?
Таблички у подъезда, сообщавшей, что доктор Кантор Л. М. принимает здесь больных, уже не было, одна деревяшка, на которой она крепилась, осталась. Что же у них все-таки произошло?
За дверью квартиры, той самой, слышались громкие резкие голоса и такой же громкий металлический смех. «Кажется, я не вовремя», — подумала Нина. А с другой стороны, могла ли она вообще прийти сюда вовремя? Что ей тут? Может ведь она и без свидания с Татой обойтись. Да и Льву Моисеевичу показываться на глаза не очень ловко. Хорошо еще, что Анна Павловна куда-то уехала, — ее Нина всегда боялась. Но и без Анны Павловны, хотя та и не снизойдет до восклицаний, а только минует ее как неодушевленный предмет, найдется кто-нибудь, чтобы сказать: «А вам здесь, девушка, что нужно?» И что она ответит?
Но отступать было поздно — тем более с этим тортом и банкой югославской ветчины (а она тяжеленная, зараза, — три кэгэ, магаданский размах, но таскать тяжело), и Нина позвонила. Крики за дверью смолкли, тишина, потом быстрые топотки и шорохи, словно сквозняк и ветер сдувает со стола листы бумаги или стая крыс разбегается, спасаясь от опасности (что-то такое есть у Гофмана в «Щелкунчике»).
Потом под дверью тихий голос спросил:
— Кто там?
Нина назвалась.
— А по какому вопросу? — спросил тот же голос.
— Я к Льву Моисеевичу. Он разрешил мне приехать.
— Подождите, пожалуйста, — и снова по просторной передней и дальше (расположение комнат Нина помнила) понеслись, побежали эти топотки.
Да что же у них происходит? Заговорщики, что ли, какие-то поселились?
— А вы, простите, одна? — спросил кто-то другой из-за двери, не все, значит, минутой раньше разбежались.