Итак, Лютер отказывается строить теодицею. Своим учением об отношении между Богом и миром он лишь усугубляет мучительные недоумения, и чтобы смягчить их остроту, не может предложить ничего, кроме ссылки на таинственность Промысла Божия. Теоретические основания, побуждающие его затруднить решение вопроса, кроются в его убеждении, что всеведение и всемогущество Божие несогласимы со свободой воли, а практические в опасении роста гордыни и дерзкой самоуверенности человека под влиянием учения, что спасение, искупление хотя бы в малейшей мере обусловлено силами и заслугами самого человека.
Однако теоретические соображения, руководившие Лютером, не убедительны: можно показать, что свобода воли человека согласима с всеведением Божьим и всемогуществом Его.[30] Что же касается соблазнов гордыни, они вообще тем более велики, чем возвышеннее достоинства, которыми Бог наделил Свое творение. Свобода может пробудить в человеке безмерную гордыню, но та же самая свобода есть вместе с тем и залог того, что человек может начать упорную борьбу со своей гордыней и постыдиться мериться с Тем, Кто выше самой свободы.
5. Обеднение мира детерминистическим учением
Детерминизм есть учение, обедняющее и упрощающее состав мира. Он представляет собой одностороннее направление, неспособное осуществить синтез противоположностей. Многие понятия о своеобразных элементах мира или отвергаются детерминизмом, или если и могут быть сохранены, то в искаженной форме, путем устранения из них оригинального специфического содержания.
Прежде всего, конечно, нужно отметить основную утрату, соответствующую самой сущности детерминизма, именно утрату положительного понятия свободы. Правда, детерминисты, желая показать широту своего учения, нередко сохраняют и даже подчеркивают понятие свободы, однако это лишь отрицательная и относительная свобода: напр., психологическая свобода (т. е. свобода от условий, находящихся вне психического состава моей личности), нравственная свобода (т. е. свобода от мотивов, имеющих безнравственный характер) и т. п. Такая отрицательная и относительная свобода есть, с другой стороны, всегда какой-нибудь вид необходимости: от влияния такой то группы условий я могу быть свободен, но за то есть другая группа условий, которая с железной, абсолютной необходимостью определяет хотение и поведение. Как бы ни были возвышенны эти формы свободы, дело не меняется: все же это рабство, хотя бы и на службе у хороших господ. В самом деле, есть, напр., детерминистическое учение о разумной свободе, т. е. возможности подняться на такую ступень, когда никакие мотивы, кроме мотивов разумных, не влияют на поведение. Однако, если появление и осуществление этих мотивов рассматривается, как абсолютно необходимое, властвующее над деятелем, а не подчиненное его власти, то человек превращается все же в «духовного автомата». Пусть даже эти мотивы стали второй моей природой, — я охотно, даже с увлечением действую, руководясь ими, так как здесь нет и тени принуждения извне, все же, если я не властвую над своими проявлениями, а есмь эти необходимые проявления и есмь этот необходимо доброкачественный характер, я — стал автоматом.
Утешать себя понятием разумной свободы, — это все равно, что допустить внутреннюю детерминированность в отличие от внешней и сказать, как это отметил Иоэль, будто «парализованный свободнее, чем тот, кто находится в оковах» (Joel, 277).
Конечно, понятие разумной свободы можно развить в связи с учением о добре и отношении человека к добру, так, что положительное понятие свободы будет сохранено. Поэтому соображения, высказанные мной, относятся только к детерминистическому видоизменению учения о разумной свободе.
Вслед за положительным понятием свободы не вмещается в рамки детерминизма понятие должного, как нечто специфически отличное от сущего. Детерминисты находят в составе мира только бытие и необходимость. Сторонник свободы усматривает выше области фактов и наличного течения событий сферу идеала и идеального долженствования. Имея в виду идеал, человеческое я способно к специфическому переживанию «я должен», которое может идти в разрез с налично осуществленной действительностью, т. е. с реальным бытием, с природой и упрочившимися тенденциями ее проявлений. В самом деле, то, что я признал своим долгом, может противоречить моей природе, т. е. моему эмпирическому характеру, может противоречить строю общества, в котором я живу, и даже окружающей меня материальной природе; тем не менее, считая себя существом свободным, я не поддаюсь природе и во имя долга стремлюсь всеми разумными способами творчески преодолеть строй сущего. «Ты должен, значит, ты можешь», вот замечательный афоризм в котором Кант выразил господство долга над действительностью, превосходство идеала над природой.