Согласно давно установленным правилам к заключительному экзамену допускались лишь сдавшие анатомию с физиологией — предметы, которые студенты-медики проходили на втором курсе и начисто забывали уже к четвертому. И вот теперь мне предстояло освежить курсы, над которыми я корпел бессонными ночами пять лет назад. При этом я прекрасно понимал, что мнемонические прибаутки, коими мы забавлялись в студенческие годы, вроде вот этих строчек про блуждающий нерв:
уже не помогут мне перед строгими экзаменаторами, перед которыми нужно не только назвать все пары черепно-мозговых нервов, но и перечислить сотни симпатических и парасимпатических волокон с их бессчетными связями. Причем не только у человека, но также у обезьян, собак и кроликов.
Я вдохновенно погрузился в учебники, ибо три месяца практики у Пиф-Пафа научили меня не тушеваться в обществе герцогов, министров и светских дам. Встречи с экзаменаторами я тем более не страшился. И это было моей первой серьезной ошибкой.
Вторая же ошибка заключалась в том, что на экзамен я прибыл в черном пиджаке и полосатых брюках. А ведь, еще будучи студентом-первогодком, я вроде бы твердо уяснил, что перед профессурой надо появляться в тщательно отстиранном и выглаженном, но заношенном почти до дыр старом костюмчике — сочувственное отношение было тогда обеспечено. Предстать же перед экзаменаторами в костюме с Сейвил-роу было все равно что приехать в «роллс-ройсе» на суд по банкротствам. Увы, но, пробираясь сквозь толпу жаждущих сдать экзамен, ни о чем подобном я не думал.
Если до войны экзамен сводился едва ли не к дружеской беседе между профессором и парой дюжин претендентов (поговаривают даже, что студентов за ней угощали чайком), то в наши дни эта процедура приобрела более строгий облик, однако традиционная вежливость по отношению к экзаменуемым полностью сохранилась. Я не услышал ни единого комментария по поводу своего костюма, меня не пожурили за неспособность отыскать среднюю менингеальную артерию (для друзей это сущие пустяки!) и не обратили внимания на очевидные промахи при попытках распознать заспиртованные органы с какой-то непонятной патологией. Последний экзаменатор вежливо вручил мне сморщенный мозг и поведал:
— Мозг этот, сэр, извлекли во время вскрытия тела семидесятилетнего мужчины. Как вам кажется, что в нем особенного?
Некоторое время спустя я был вынужден признать:
— Лично я, сэр, вижу лишь обычные для старческого возраста изменения.
— Так вы находите, сэр, что в этом мозге ничего необычного нет?
— Да, сэр, — бодро отрапортовал я. — Вы ведь сами сказали: скончавшемуся было семьдесят. В таком возрасте надеяться уже не на что.
— Н-да, — загрустил экзаменатор. — А вот мне скоро семьдесят шесть будет. Спасибо, сэр, за напоминание. И — всего доброго.
Со мной вежливо распрощались и столь же вежливо вывели «неудовлетворительно».
Неудача потрясла меня, ведь я был абсолютно уверен в своих силах. Пришлось снова листать странички «Британского медицинского журнала» с объявлениями о вакансиях. Настроение было висельное. Вскоре мне удалось устроиться на почасовую работу ассистентом к одному доктору из Брикстона. Я решил даже, что, бросив курить и экономя таким образом на сигаретах, попробую еще раз сдать экзамен три месяца спустя. Однако не прошло и недели, как я заподозрил, что брикстонский доктор тайком делает запрещенные аборты, и уволился. Скромные мои сбережения таяли на глазах, а уныние возрастало. И вдруг однажды поздно вечером мне позвонил Гримсдайк.
— В чем дело, старик, куда ты запропастился? — обиженно прогудел он мне в ухо, когда я взял трубку, слыша, как со скрипом приоткрываются все двери, и спиной ощущая любопытные взоры. — Я уже сто лет тебя разыскиваю. Ты что, в отшельники ушел?
— Я просто к экзаменам готовился.
— Нашел чем заниматься в такую славную погодку. Послушай, старик, ты ведь с Парк-лейн уволился, не так ли?
— Угу, — буркнул я.
— А на новое место, думаю, не устроился?
— Нет.
— Вот и замечательно. В том смысле, что, я надеюсь, поможешь мне. У меня есть дядюшка, который практикует в глубинке, — типичный деревенский доктор; все его обожают, в каждом доме он свой, хотя руки никогда не моет… Так вот, его напарник только что взял месячный отпуск. Я сам обещал его выручить, но, к сожалению, дела не позволяют. Ты ведь, надеюсь, не прочь поработать на свежем воздухе?