ваш,
Г.
Ганнибал,
Я начинал писать и не заканчивал, сжигая бумагу, настроенный решительно против любых попыток с вами связаться. После восьмого яростного акта сжигания очередного письма я перестал считать. Сейчас их, наверное, перевалило за второй десяток. Похоже, меня никогда не возьмут в партию зеленых, учитывая мое расточительное отношение к деревьям.
Знаю, что несмешная шутка, но я устал сражаться с самим собой. Пусть будет, как будет. Ни одной зачеркнутой строки, ни одного переписанного слова.
Я думал, что, как только мы перестанем общаться, ваш голос в моей голове утихнет. У него моя интонация, но ваша манера говорить. Он все еще здесь, со мной, он оказался глубже, чем я ожидал, или даже стал частью меня самого. И, как оказалось, мне совсем не нужно для этого вас убивать.
Вы думали об этом? Съесть меня? Конечно, думали. Вы ведь даже писали об этом. Сейчас я думаю, что это был комплимент. В своем роде. Вы довольно своеобразный человек, Ганнибал, и юмор у вас тоже специфичный.
Мне нравится.
Мне нравитесь вы, и законы нашего притяжения напоминают мне законы гравитации. Два массивных объекта, расположенных на небольшом расстоянии, неизбежно столкнутся в пространстве под силой притяжения. Если бы вы знали обо всех нитях судьбы, которые нас связывают, вы бы скорее всего назвали это «предначертание». Общие круги, общие знакомые, места, где мы побывали, город, где мы обосновали свой дом, Джек, который приходил ко мне пять лет назад, чтобы я помог ему с вашими убийствами.
Помните Тобиаса Баджа? Я вот помню. Вы пришли в его магазин, чтобы купить струны для клавикорда, но вы понятия не имели, что в этот момент я сидел у него в подвале, истекая кровью, и вы буквально спасли мне жизнь своим появлением.
Кажется, у жизни чувство юмора прямо как у вас. Жестокое и для своих.
Я не боюсь быть раскрытым, насколько я знаю Джека, он никогда к вам не придет. Вы будете только мучить его и отправите обратно ни с чем. Он это знает. Вы это знаете. И даже если вы раскроете мое имя, вам это ничем не поможет. Уже. Я покончил с прошлой жизнью, можете меня поздравить.
Вы знаете, почему я все же написал. О, вы отлично знаете, и, могу поклясться, первое время вас это бесило не меньше, чем меня. Что это за всеобъемлющий голод, который можно утешить лишь одним добрым словом? Вы воззвали ко мне не менее отчаянно, чем я взывал к вам.
И я все еще понятия не имею, что с этим делать. Можем подумать вместе.
С уважением,
ваш друг.
П.С. Ответ можете отправить в университет Северной Дакоты на имя Абигейл Хоббс. Но только на этот раз.
29 сентября 1981 год
— Зачем ты это делаешь?
Уилл откусил яблоко и поднял голову от газеты. Он сидел на пластиковом стуле возле камеры Питера, ожидая, пока тот побреется. В блоке для особо опасных бритье позволялось заключенным два раза в неделю, душ — один раз.
— О чем ты?
Питер по-птичьи моргнул, в глазах отразилось любопытство напополам со страхом. Пена на подбородке белыми линиями стекала на шею, он махнул рукой вокруг.
— Это.
— Тебе придется быть конкретнее, — Уилл улыбнулся, прекрасно зная, о чем тот говорил, но не собираясь помогать. Он и сам когда-то был на его месте, ступая по зыбкой дорожке социализации, и жалость всегда бесила его больше всего.
— Почему ты со мной добр?
— Потому что ты того заслуживаешь.
— Я убийца.
— Да? Ты уверен?
Питер открыл и закрыл рот, явно запутавшись.
— А ты нет?
— Я думаю, — Уилл откусил яблоко и прожевал, подбирая слова, — что тебе очень не повезло с друзьями.
— Я… я не понимаю, о чем ты. — Питер отвернулся, отложив бритву на ободок раковины, и обнял себя двумя руками.
— Понимаешь.
Уилл пересел вместе со стулом чуть правее, спрятавшись за стеной, чтобы дать Питеру иллюзию уединения. Удерживая яблоко в руке, он откинул голову назад и закрыл глаза.
— Он был единственным, кто не смеялся над тобой. Кто принимал тебя таким, какой ты есть, и не просил ради него измениться. Он был опасен, но не по отношению к тебе. Никогда. Но и закрывать глаза на то, что он творит ужасные, жестокие вещи, ты не смог. Ты пытался предупредить, но никто тебе не поверил.
Ответом ему было молчание, лишь противно звенела лампа на потолке, закрытая решеткой. Лектера в своей камере не было, Чилтон вызвал его в общую допросную, так что у него был шанс поговорить с Питером по душам, не боясь себя раскрыть.
— Как его зовут?
— Кого? — испуганно проблеял Питер, по звуку уронив бритву в раковину.
— Твоего нового друга. Животные намного честнее людей, не находишь? Всегда предпочитал их компанию.
— Кевин, — ответил тот после небольшой паузы.
— Здесь запрещено иметь животных. Если кто-нибудь узнает, то они заберут его у тебя.
— Ты ведь не скажешь?
Уловив новую волну страха, Уилл открыл глаза и улыбнулся пустой камере напротив.
— Нет. Ведь я тоже твой друг. Друзья так не поступают.
— С-спасибо.
— Друзья не предают, не вешают друг на друга собственные убийства, не оставляют гнить в тюрьме. Кларк Ингрэм не твой друг, Питер. Ты ведь это понимаешь?
Голос из камеры можно было принять за шепот умирающего:
— Д-да.
— Ты ненавидишь его?
Раздался тихий вздох.
— Да.
— Куда он отправился?
— Я не…
— Друзья не врут друг другу, Питер. Я не врал тебе, а ты? Ты можешь сказать мне. Он приходил, не так ли? Перед тем как уехать. Не мог не прийти. Он любит риск, но риск строго рассчитанный.
— Он сказал, что поедет в Ричмонд под именем Джорджа Стокфилда.
— Спасибо, Питер. — Уилл снова откусил яблоко.
Когда Лектера вернули в камеру, Уилл уже сидел за монитором с чашкой кофе. Тележка, к которой тот был привязан, проехала мимо поста, он проводил ее взглядом и, стоило Барни скрыться дальше по коридору, нашел на мониторе изображение с его камеры.
Барни был осторожен. Судя по движению губ, они обменялись несколькими фразами, после чего огромный санитар завез доктора внутрь стеклянной камеры и отстегнул широкие ремни. Лектер с удивительной грацией спустился со ступеньки, несмотря на связанные за спиной руки и маску-намордник. Плененный, но не сломленный.
Уилл позволил себе слабую улыбку.
Как великан Тифон о драконьи сто головах и огненных глазах. Отец чудовищ, угрожавших человечеству. Низвергнутый в Тартар, но и поныне, стоит ему пошевелиться, как происходят землетрясения и дуют знойные ветры.
Барни вышел из камеры, забрав смирительную рубашку. Наручники он снял с Лектера через отверстия в стекле, после чего доктор оставил маску в ящике для передач и вернулся за стол, как будто все эти предосторожности были его обычной рутиной.
На столе его ждали несколько писем. Каждое из них было вскрыто, проверено, прочитано до адресата на поиск острых предметов или неподходящего содержания. И одно дело — догадываться, и совершенно другое — видеть. Уилл сжал ручку кружки, чувствуя себя липким и грязным.
Кто-то читал его признания. Не кто-то, а Чилтон — исправил себя он. Уилла спасла масса других фанатских признаний, повторяющих одно и то же. Как он был им благодарен сейчас, наблюдая за тем, как Лектер сортирует конверты в разные стопки. Те редкие, что удостаивались прочтения, еще несколько минут оставались в его руке. Лектер покачивал ими возле лица, вдыхая запах, а затем убирал обратно в конверты. Медленно и методично. Не сгибая ни одного уголка, относясь к бумаге осторожно, деликатно и с заботой.
Уилл всматривался в его спокойное, умиротворенное лицо, и только потому уловил — всего на несколько секунд доктор снова оглядел письма перед собой, поджал губы и прикрыл глаза в едва заметном недовольстве. Может, ему показалось, но Уилл почему-то ощутил тянущую тоску.