Он слегка колеблется:
— Сначала ты просишь быть нежнее, а потом — трахнуть тебя. Я запутался, чего тебе хочется.
— Тебя и себя, — отвечаю, стараясь показаться раскрепощенной, вернуть напускную смелость, которую испытывала еще несколько минут назад, пока раздевалась. — Может, ты просто продолжишь без моих наставлений, и я дам тебе знать, если это будет слишком?
На мгновение задумываюсь, что совсем не знаю этого человека и никому не известно, что я здесь. Я даже не уверена, что его на самом деле зовут Джек. Волновалась, как все пройдет и в каком состоянии то, что он называет «киской», и даже не задумалась, кто этот незнакомец. Может, он заманивает женщин, прикидываясь вдовцом. Но против своих правил отважно бросаюсь в омут. Если не начну грести, мне конец. Хотя я и лишилась девственности тридцать лет назад, этот опыт удивительно напоминает мне о том моменте. Не хватает лишь переживаний, что об этом узнают мои родители, чья спальня расположена в двух пролетах выше подвального помещения, и ворсистой шерсти клетчатого дивана.
Близость с Джеком удивляет в самом лучшем смысле: весело, чувственно, даже восхитительно. Отдать контроль и не навязывать отметку на шкале между «заниматься любовью» и «трахаться» — оказывается, это очень бодрит. Он не знает меня, поэтому у него нет ни малейших ожиданий от моего тела. Это позволяет мне быть кем захочу в сексуальном плане. Я переживала, что мне будет не хватать Майкла и первое свидание окажется отравленным болью. Но, перестав копаться в себе и размышлять, в кого превращусь без одежды, я освобождаюсь от сексуальной идентичности, усвоенной за почти тридцать лет замужества.
Поднявшись по моему телу, Джек кладет одну руку мне на живот, а другую протягивает вверх, чтобы нежно накрыть ладонью сосок. Прикосновение к животу — именно оно воспринимается как сокровенное. Хотя меня всегда возбуждали ласки частей тела, предназначенных для секса, его внимание к, казалось бы, обычным местам — икрам, бедрам, животу — приводит меня в настоящий восторг.
— Ты в отличной форме, — говорит он. — И не поверишь, что у тебя трое детей.
— Спасибо, — говорю я. — Но они и правда все мои. В доказательство у меня есть растяжки и обвисшая кожа. — И тут же сожалею о сказанном: «Научись ограничиваться простым “спасибо”», — повторяю про себя уже второй раз за вечер. Если он не замечает, что я утратила упругость, не нужно самой указывать на это.
Он игриво сжимает мои руки, восхищаясь мышцами. От этих комплиментов я пылаю. Он не называет меня ни упругой, ни пышной — слова, которые ассоциируются у меня с сексапильностью, — а просто говорит, что я сильная. Знаю, что никто не может наделить другого человека силой, ее не подделать. Значит, это качество — полностью моя заслуга. Так вот чего мне хочется: быть немного дрянной девчонкой, немного непредсказуемой, но желающей и способной позаботиться о себе.
Он тянется за презервативом, который заранее положил на тумбочку, но я ловлю его за руку и прошу подождать.
Переворачиваюсь так, что оказываюсь верхом на нем, и кладу руки на его обнаженную мускулистую грудь. На ощупь кожа мягкая и гладкая, без единого волоска. Указательным пальцем провожу по татуировке на левом бицепсе. Большая птица размером с мой кулак, под ней надпись на латыни.
— Что здесь написано? — спрашиваю.
— Долгая история. Я сделал ее во время службы в армии, давным-давно, — говорит он.
Мои бедра скользят назад, и я оказываюсь на коленях, меж его ног. На миг останавливаюсь, чтобы полностью овладеть тем, что находится передо мной: у него эрекция, лобок совсем без волос. Я задумываюсь над своим недавним вопросом о том, что отличает одну киску от другой, и поражаюсь, насколько его член отличается от того, к которому я привыкла. Двадцать семь лет я видела только пенис мужа, и, к моему удивлению, он сильно отличается от того, что у меня перед глазами, — только вот чем именно? Неожиданно понимаю, что я не смогла бы адекватно описать член Майкла, даже если бы очень постаралась. Когда я в последний раз разглядывала его внимательно? И когда в последний раз я с вожделением (или хотя бы с полнейшей скукой) обхватывала его губами?
Я поглаживаю его яички — без волос они приятные, словно кожа младенца. Осторожно провожу по ним языком, он же хватает меня за волосы и стонет. Я скольжу обратно, прижимаюсь к нему и сама тянусь за презервативом, надрываю обертку и помогаю натянуть. Я была уверена, что презервативы радикально изменились за тридцать лет с момента, когда последний раз пользовалась ими, но нет: первое, что я ощущаю, когда он входит в меня, — нечто искусственное и липкое вместо теплой, мягкой кожи. Следом замечаю, что глубоко во мне этот мужчина — не мой муж — и я до сих пор в полной исправности.