Он засмеялся.
- Мы идем по следам Ферриса, - заметил я.
- Но в более разумном направлении. Мы же не психи.
- Не исключено, что Феррис Фримонт знает много такого, чего не знаем мы. Может, став взрослым и заработав деньги, он нанял частных сыщиков. Реализовал детскую мечту: выяснил, что на самом деле означает загадочное слово "АРАМПРОВ" и зачем его на веки вечные впечатали в асфальт.
- Жаль, что Феррис просто-напросто у кого-нибудь не спросил.
- Может, и спросил. Может, и по сей день продолжает спрашивать. В том-то и дело: он до сих пор не успокоился. Его не удовлетворил ни один из ответов - например, "это название улицы" или "это фамилия подрядчика". Название предвещало гораздо большее.
- Мне оно ничего не предвещает, - сказал Николас. - Просто нелепое слово, много лет назад написанное на горячем асфальте. Пойдем отсюда.
Мы вернулись к машине, и Рэйчел отвезла нас домой.
Глава 9
Через несколько лет после того, как Ферриса Фримонта избрали президентом Соединенных Штатов, я переехал в Южную Калифорнию, чтобы быть рядом со своим другом Николасом Брейди. Писательские делаемой шли хорошо: в 1963 году я получил премию "Хьюго" за научно-фантастический роман "Человек в высоком замке". В романе описывался альтернативный мир, где Германия и Япония одержали победу во Второй мировой войне и поделили США между собой, оставив посредине буферную зону. Другие мои работы тоже были хорошо приняты и стали получать положительную прессу, особенно на безумный роман "Стигматы Палмера Элдрича", построенный на психоделических явлениях. Так впервые стали говорить, что я сам регулярно принимаю наркотики. Эта пресловутая известность в немалой степени способствовала популярности моих книг, но потом вышла мне боком.
Неприятности начались, когда Харлан Эллисон в сборнике "Опасные видения" заявил в предисловии к моему рассказу, что он "написан под влиянием ЛСД". Так из-за стремления Харлана к скандальной шумихе я приобрел репутацию законченного наркомана. Мне представилась возможность добавить параграф к послесловию, где я прямо заявил, что Харлан сказал не правду, но сделанного было не исправить. Мною и моими гостями стала интересоваться полиция. Положение усугубилось, когда весной 1969 года президентом избрали Фримонта и на Соединенные Штаты опустилась тьма.
В своей речи во время торжественного вступления в должность тиран коснулся вьетнамской войны, которую США вели уже ряд лет, и объявил ее войной на два фронта: один фронт в шести тысячах миль отсюда, а второй - дома. Он имел в виду, последовало позднее разъяснение, внутреннюю войну против Арампрова и всего того, что воплощает собой эта организация. Итак, мы ведем войну в двух регионах, и главное сражение, заявил Фримонт, происходит здесь, ибо именно здесь решается судьба Соединенных Штатов. Желтокожим никогда сюда не вторгнуться и нас не покорить; а Арампров, выросший и укрепившийся во время пребывания у власти двух последних президентов, на это способен.
Теперь, когда в Белый дом вернулся республиканец, за Арампров наконец возьмутся, после чего победа во вьетнамской войне гарантирована. Нам не победить, объяснил Феррис Фримонт, пока дома действует Арампров, подрывая волю и жизнеспособность американского народа. Антивоенные настроения в Соединенных Штатах, по Фримонту, рождают именно Арампров и его усилия.
Едва приняв присягу, Феррис Фримонт объявил открытую войну всем проявлениям Арампрова. Операция по наведению в стране порядка называлась "Обследование"; медицинские ассоциации, навеваемые названием, по словам Ферриса, напрямую связаны с необходимостью укрепить моральное здоровье Америки. Президент обещал вылечить Америку, избавить ее от болезни, уничтожить "древо зла", как он именовал Арампров, "с корнем вырвав его семена" - метафора совершенно абсурдная, если вдуматься. А "семенами древа зла" были, разумеется, диссидентствующие пацифисты, в том числе и я. Уже состоя на учете в полиции из-за предполагаемой причастности к обороту наркотиков, я тем более вошел в конфликт с власть имущими благодаря своим антивоенным взглядам, выраженным как в публичных высказываниях и речах, так и в моих произведениях. Весь этот шум по поводу наркотиков делал меня уязвимым - вдвойне тяжелое положение для человека, желающего бороться за мир. Нельзя сказать, что спал я безмятежно.
Тем не менее основания для беспокойства были не только у меня. Вспоминая свои левацкие настроения в дни учебы в университете, Николаc начал сомневаться в собственной безопасности - теперь, когда Феррис Ф.
Фримонт пришел к власти и запустил операцию "Обследование". В конце концов, Николаc занимал ответственный пост в процветающей фирме "Новая музыка", а задачей операции "Обследование" как раз и было выявление таких людей - Фримонт окрестил их "кротами". С этой целью правительство организовало и финансировало "Друзей американского народа" - агенты-информаторы проверяли любого, кто когда-либо подозревался в антиобщественных настроениях, вроде Николаcа, или подозреваемых ныне, как я, или потенциально способных к таким настроениям в будущем - то есть всех. "Дановцы" носили белые повязки на рукаве с изображением звезды, помещенной в круг; вскоре они появились в каждом уголке Соединенных Штатов и воинственно вынюхивали все интимные детали морального состояния сотен тысяч граждан.
На равнинах Среднего Запада власти начали сооружать огромные фильтрационные пункты и лагеря для содержания тех, кого взяли "дановцы" и иные добровольческие органы правопорядка. "Эти сооружения, - заявил, выступая по национальному телевидению, президент Фримонт, - не будут использованы, пока не возникнет такая необходимость". Он имел в виду - пока антивоенные настроения не окрепнут. Намек был понятен каждому, кто возражал против войны во Вьетнаме: в один прекрасный день ты можешь оказаться в Небраске и будешь возделывать там общественные поля, засаженные репой. Весьма прозрачная угроза, и именно такой угрозой служило само существование пока не используемых лагерей.
С одним "дановцем" столкнулся и я, причем с "дановцем" тайным, без повязки. Он написал мне письмо, представившись сотрудником маленькой студенческой радиостанции близ Ирвина: мол, нельзя ли дать ему интервью, потому что ирвинские студенты интересуются моими книгами. Я ответил согласием, но едва он появился и задал три вопроса, как стало ясно: это стукач. Спросив для начала, не писал ли я тайком порнографические романы, парень громовым голосом стал требовать ответов: принимаю ли я наркотики? есть ли у меня внебрачные сыновья-негры, которые пишут научную фантастику? являюсь ли я Богом, а также главой коммунистической партии? и, разумеется, финансирует ли меня Арампров?
Неприятная получилась сцена. Пришлось просто вытолкать его за дверь, а он еще долго продолжал выкрикивать обвинения, пока я запирал замки. После этого случая я стал весьма разборчив в общении с прессой.
Однако куда больше вреда, чем тайный "дановец" в роли интервьюера со студенческой радиостанции, нанес мне взлом моего дома в конце 1972 года, когда при помощи взрывпакетов вскрыли мои ящики с архивами и все их содержимое разбросали. Вернувшись домой, я увидел дикий беспорядок. На полу стояла вода, деловая переписка и непринятые чеки исчезли; одежду перетрясли, окна с тыльной стороны дома были разбиты, а дверные замки взломаны.
Полицейские поверхностно все осмотрели - лишь бы отвязаться - и нагло заявили мне, что скорее всего я это сделал сам.
- Зачем?! - спросил я инспектора, их начальника.
- О-о, - ответил он, ухмыляясь, - чтобы отвести от себя подозрение, например.
Никого так и не арестовали, хотя на каком-то этапе полиция признавала, что им известно, кто это сделал и где находятся пропавшие вещи. Зато мне совершенно недвусмысленно дали понять: с одной стороны, похищенное не вернут, а с другой стороны, меня и не арестуют.
Очевидно, они не нашли ничего такого, что можно было бы поставить мне в вину.