Интересно, думал Рик, приходило ли Моцарту в голову, что у него уже нет будущего, что он почти исчерпал предназначенный ему срок? А как знать, может, и я свой исчерпал? И так со всем, абсолютно со всем. Вот кончится эта репетиция, сойдет со сцены опера, умрут все исполнители и оркестранты, где–нибудь и как–нибудь погибнет последний экземпляр партитуры, бесследно исчезнет само имя «Моцарт», и прах восторжествует. Не на нашей планете, так где–нибудь еще. Можно найти тот или иной способ продлить свое существование, но — лишь на какое–то время, конец неизбежен. В этом мы мало отличаемся от андроидов, они тоже могут продлить свое существование, бегая от меня и прячась, но в конечном итоге я настигну их и нейтрализую, а если не я, так какой–нибудь другой охотник. И что же тогда получается? Значит, я тоже вношу свой вклад в этот процесс вселенского распада? Ассоциация «Розен» созидает, а я разрушаю. Во всяком случае, с их точки зрения это выглядит именно так. На сцене Папагено и Памина вели диалог; Рик прервал свои раздумья и прислушался.
Папагено. Дитя мое, что же теперь мы скажем?
Памина. Правду, даже если мы виновны в преступлении.
Рик еще раз сверился с машинописной ориентировкой и затем перевел взгляд на Памину в ее тяжелом, замысловатом одеянии, пристально вгляделся в лицо, полускрытое под свисающей с чепца вуалью. И удовлетворенно откинулся на бархатную спинку кресла. Вот я и увидел своего третьего «Нексуса», сказал он себе. Это точно она, Люба Люфт. Забавно, что в ее исполнении роль Памины звучит несколько двусмысленно, иронично, ведь беглый андроид, будь он хоть сто раз милым и очаровательным, не слишком–то привержен к истине, во всяком случае — к истине о самом себе.
Тем временем репетиция шла своим чередом. Рика приятно удивил великолепный голос Памины, то бишь Любы Люфт, без труда выдерживавший сравнение с голосами былых знаменитостей из его фонотеки. Да, розеновские конструкторы знали свое дело, тут уж нужно было отдать им должное. И снова Рик увидел себя sub specie aeternitatis[12] — хищным разрушителем, примчавшимся в этот полутемный зал на запах красоты и совершенства. Ведь чем лучше эта машина функционирует, думал он, чем лучше она поет, тем больше я здесь нужен. Оставайся андроиды тупыми чурками типа «Кью–сороковых», выпускавшихся тогда фирмой «Дерен», с ними не было бы никаких проблем, а значит — не было бы спроса на таких, как я. А в общем нечего мне тут философией заниматься, кончать надо с этой особой, и чем скорее, тем лучше. Вот пойдет она после репетиции к себе в уборную, сразу и займемся делом.
По окончании первого действия артисты и оркестранты потянулись за кулисы. Дирижер взял микрофон и объявил — по–английски, по–французски и по–немецки, — что репетиция продолжится через полтора часа. Рик встал, поднялся на сцену и пристроился следом за уходящими на перерыв артистами. Чем скорее, тем лучше, думал он. Нужно постараться, чтобы на завязку разговора и тестирование ушло как можно меньше времени. Быстро, но только чтобы быстрота эта не пошла в ущерб надежности. Ведь как знать, а вдруг про нее–то Дэйв и ошибся? Будем надеяться, что ошибся. Но в действительности Рик почти не сомневался, что Дэйв прав, об этом говорило его профессиональное чутье, чутье никогда еще не давало сбоев.
Остановив в коридоре одетого египетским копейщиком статиста, Рик спросил его, где тут уборная мисс Люфт. На указанной копейщиком двери белела рукописная, кнопками приколотая табличка: МИСС ЛЮФТ. Чуть помедлив, он постучал в дверь, услышал: «Входите» — и вошел.
Певица сидела за гримировочным столиком, положив на колени раскрытую, порядком замусоленную партитуру и что–то помечала там шариковой ручкой. Она так и осталась в костюме и гриме, только сняла и аккуратно напялила на болванку чепец с вуалью.
— Да? — На него смотрели огромные светло–карие глаза, казавшиеся еще огромнее из–за густого сценического грима. Смотрели прямо и спокойно — мол, я занята, как можете вы заметить.
Люба Люфт говорила по–английски абсолютно чисто, без малейшего акцента.
— На мой взгляд, — сказал Рик, — вы поете даже лучше, чем Шварцкопф.
— Кто вы такой?
В ее голосе звучала холодная сдержанность и еще другой, трудно определимый холод, знакомый Рику по его прежним контактам с андроидами. Всегда одно и то же: мощный интеллект, колоссальные способности, и тут же, рядом — это качество. Оно вызывало у Рика нечто вроде брезгливости — и было для него вернейшим, абсолютно необходимым подспорьем в охоте.