Следуя примеру Фантомаса, который постоянно менял своё обличье, художник теперь наделяет тело способностью вырываться из своей социокультурной идентичности. Он позволяет телу противоречить сложившемуся в обществе представлению. Западные мыслители со времен Софокла и Платона убеждены в том, что зрение обладает властью, которая, — подобно божественной — доминирует над остальными чувствами, руководит всем телом, держит под контролем то, что воспринимается другими органами чувств. Это превознесение Теории зрения оставалось практически неизменным в истории философии, за очень немногочисленными исключениями. Это не подвергалось сомнению авторами, которыми восторженно зачитывался Магритт: это было у Аристотеля в «Метафизиках», у Декарта в "Idees claires et distinctes", у Канта, — постольку, поскольку он представлял себе, что источником чувствительности является интуиция — и, в конце концов, в феноменологии от Гуссерля до Хайдеггера. Короче говоря, упор на зримые элементы со временем значительно вырос: мы живем в мире изображений, в мире зрелищ. Аудиовизуальное искусство, чтобы получить большее распространение, чем другие виды искусства, должно поддерживать баланс между звуком и изображением или гармоничную связь между сферами видимого и слышимого. Но при этом глупо даже пытаться достичь уровня значимости визуальных элементов. "Белую расу", таким образом, отличает (без особых претензий), такой иерархический подбор небольших элементов (тоже предложенный самим Магриттом), который контрастирует с культурой природы, где господствуют звуки. Посредством этой картины и скульптур, созданных в студиях Бонвичини и Беррокал в Италии, Магритт привлекает внимание к внутренним качествам чувств, указывая на возможность установления изменяемой формы, отмены соотношения между ними.
Таким образом, "Белая раса" представляет ни что иное как иерархию чувств; однако, в добавок к этому построению, существует несметное число других возможностей. Это не единственный путь, не единственное содержание реальности сенсорного восприятия. Гораздо вероятнее, что дорога открыта разнообразию видимого и слышимого, того, что может быть пощупано, понюхано, попробовано на вкус и так далее. В соответствии с этим, работа искусства, поскольку она адресована чувственному восприятию, никоим образом не может настолько быть изолирована и ограничена рамками, насколько это склонны считать люди. Беррокал понимал это буквально, следуя примеру Пикассо, представившего публике серию таких скульптур, которые позволяли владельцу скульптуры самостоятельно создавать бесконечные вариации. Владельцы, однако, предпочитали старую традицию, тем самым настаивая на сохранении своей уважительной дистанции по отношению к работе художника, относясь к ней как к законченному продукту, результату. Однако и жизнь, и наши тела подвержены изменениям; чувства по-разному сочетаются между собой, и предпочтение, отдаваемое одним из них, может осуждать другие на существование в тени, на потайное присутствие.
Магритт прежде всего старался открывать то, что скрыто от нашего зрения. В «Любовниках» он указывает на слепоту любви, дублируя очевидное и опуская покрывало на лица влюбленных, которые тем самым остаются в своей сладкой слепоте. Однако задача здесь заключается в том, чтобы использовать игру в прятки ради того, чтобы заставить покрывало открыть спрятанное, то, что обычно на виду. В "Счастливом прикосновении" рояль Жоржетты окружен обручальным кольцом, обозначающим двойную власть музыки и любви. Там нет никакого видимого присутствия работы этого прикосновения. Прикосновение является метафорой молчания: можно слышать журчанье водяных струй фонтана, например, или шум проносящейся машины, детский гам или симфонию Моцарта, но никогда — абсолютно чистые звуки. Звук сам по себе подобен чистоте молчания. Яблоко заполняет все пространство картины "Комната слуха". Взгляд зрителя насыщается, оставляя лишь призыв к другой замечательной способности — слушать. Таким образом, то, что мы видим, заслоняет остальное, но может быть побеждено собственным оружием: если нарисовать видимое, может проявиться невидимое, невольно открыв простой секрет, находящийся внутри и воплощающий безусловно более глубокий смысл — бытие.
Волшебство видимого можно обнаружить в теле, во власти тела: открытие передано в "Упражнениях акробата". Гибкость акробата, который держит смертельную стойку на правой руке, музыкальный инструмент в левой; голова нарисована трижды; половые органы совершенно исключены из-за этих невозможных атлетических вывихов — Магритт использует все эти элементы для того, чтобы в одной картине изобразить те элементы и аспекты тела, которые скрыты от глаза. Живопись способна изобразить видимые аспекты под таким углом, что тело, тем не менее, появляется в своей истинной природе, цельным, громадным и разделенным на фрагменты, несмотря на полное искажение измерений. Тело как таковое не присутствует в этом изображении, при подобной манере письма в отдельных рисунках могут быть представлены отдельные его части. Подобным образом видимое может быть разделено на части покрывалами, вуалями, ширмами, но при этом возникает желание сиять таинственный покров; более того, частицы покрывал множат тело, разделяя его видимые и невидимые части. Тело, нарисованное или скрытое одеждами, разрезано, разделено на скрытые и открытые фрагменты, к примеру, открытое лицо и скрытая нагота. До тех пор, пока это не будет увидено из-за кулис театра видимого, — все это взаимодействует, изображая видимое. Мистика тела, варианты его власти являются также мистикой рисования, искусством запрещенного, но не обманывающего, не зеркального: несмотря на большой риск, это искусство безусловно достигает того, что первоначально было задачей видимого, буквально стремящегося скрыть, от взгляда, подавить все, что лежит вне его собственной сферы.
Живопись, таким образом, не является пассивным зеркалом реальности; вместо того, чтобы дублировать видимость объекта, она изменяет и транс формирует его Соответственно, рисование не воспроизводит женское тело; вместо этого оно делает прямо противоположное, создавая новое явление: составленную из частей, застывшую, помещенную в рамку и неживую картину. Относительно работы Магритта, нужно заметить, что искусство может вполне осознанно по-новому изобразить объект. Живопись Магритта изменяет очевидное, превращая его в фикцию; в то же самое время, однако, в этой модификации художник опирается на чувства. В картине "Опасные связи", которая была точно интерпретирована Максом Лоре, изображена обнаженная женщина. Зеркало, которое она держит в руках, повернуто к зрителю Оно покрывает се тело от плеч до бедер; одновременно, однако, оно отражает точно ту же час1Ь тела, которую скрывает, но в уменьшенном виде и в другой перспективе. Таким образом, Магритт изображает два вида женского тела, один представлен напрямую, другой — воображается по его отражению Магритт шокирует зрителя двумя несопоставимыми аспектами, заставляя его реагировать на несопоставимое, на эту загадку, характерную для всей работы этого художника. Мы видим женское тело не как единое целое, а как разделенное на части и фрагменты. Через этот художественный опыт, тело теряет свою цельность, теряя привычное единство частей и принимая фрагментарный вид. По этому поводу Магритт далее демонстрирует, что жесткость связи в живописи всегда опасна, поскольку перспектива, в которой рисует художник, его цепкий взгляд, который он устремляет на тело своей модели, также играют роль в этой работе. Женское тело, таким образом, превращается в арену конфликта между двумя несопоставимыми явлениями. Откуда же исходит этот конфликт? В том — то и дело, что он может проистекать только из точки зрения художника и из его работы. Художник вводит пульсацию своего тела в работу таким образом, что кажется, что до нее можно дотронуться. Искусство Магритта никогда не бывает пассивным. Напротив, оно действует, и всегда с намерением возбудить в наблюдателе беспокойство Между двумя изображениями женского тела есть свободное пространство — их пропорции и положение рук гаковы, что не согласуются друг с другом (правая рука, придерживающая раму не может быть той же, которую женщина прижимает к груди) — равно как и наклон стекла зеркала не согласуется с его рамкой Создается впечатление, что мы видим тело под двумя разными ракурсами из-за того, что в самой картине еще больше расхождений. Магритт демонстрирует, что живопись заполняет пространство между видимой реальностью и воображаемой картиной. Откуда взяться этому пространству как не из тела художника?