— Годдара? Ах да, ваше ракетное училище. Ну, и насколько вы в этом преуспели?
— Нам хотелось бы большего, но создание традиций требует времени. Полностью решить проблему мы сможем только тогда, когда самые старшие из инженеров будут выпускниками академии.
— Вы, конечно, один из них?
— Вы мне льстите, — осклабился Гейнс. — Должно быть, я выгляжу моложе своих лет. Меня перевели из армии. После забастовки шестьдесят шестого года дороги на три месяца перешли под руководство Министерства Обороны. Меня включили в комиссию по урегулированию, которая занималась вопросами повышения заработной платы и удовлетворением требований рабочих, а потом я так и остался на транспорте…
На видеотелефоне вспыхнул сигнал вызова.
— Извините, — сказал Гейнс, включая аппарат. — Слушаю.
Блейкинсоп тоже слышал голос с другого конца провода.
— Это Девидсон, шеф. Дороги катятся.
— Хорошо. Пусть катятся.
— Поступил еще один тревожный рапорт из сектора Сакраменто.
— Снова? Когда?
Прежде чем Девидсон успел ответить, видеотелефон замолк. Гейнс повернулся, чтобы набрать номер, и в это время ему на колени опрокинулась полная чашка кофе. Блейкинсопа качнуло так, что он ударился о край стола. Заметно изменился звук, идущий от роторов.
— Что случилось, мистер Гейнс?
— Не знаю. Аварийная остановка, черт знает почему. — Он раздраженно отшвырнул трубку. — Видеотелефон скис. Идемте! Хотя нет, здесь безопаснее. Ждите.
— Чего?
— Ладно, идемте вместе. Держитесь поближе ко мне.
Он повернулся к выходу, словно разом забыл о существовании австралийского министра. Полоса медленно останавливалась. Замерли гигантские роторы, еле вращались аварийные маховики. Обеспокоенные посетители ресторана, прервав обед, толпились у выхода.
— Стойте!
Это было сказано человеком, привыкшим приказывать. В его голосе чувствовались властность и сила: так укротитель усмиряет хищных зверей. Одно это слово заставило толпу подчиниться. Все повернулись к нему.
Гейнс продолжал:
— Оставайтесь на местах, пока мы не будем готовы к эвакуации. Я — Главный Инженер. Здесь мы в безопасности. Вот вы. — Он указал на здоровенного детину у дверей. — Назначаю вас моим заместителем здесь. Никого не выпускайте без специального разрешения. Миссис Маккой, распорядитесь всех накормить.
Гейнс шагнул к двери, Блейкинсоп — следом за ним. Снаружи все казалось не так плохо, как можно было ожидать. Остановилась только стомильная полоса; в нескольких футах от нее продолжала нестись девяностомильная. Люди, едущие на ней, казались смазанными, нереальными, словно фигуры на засаленных картах.
Вся двадцати футовая экспресс-полоса была забита: из магазинов, кафе, телетеатров и прочих заведений толпами высыпали люди — посмотреть, что произошло. Несчастный случай не заставил себя ждать.
Толпа колыхнулась, стоявшая с краю средних лет женщина, пытаясь сохранить равновесие, ступила на соседнюю девяностомильную полосу. Она едва успела крикнуть… Ее перевернуло, бросило на движущееся полотно, и со скоростью девяносто пять миль в час — сто тридцать девять футов в секунду — проволокло по нему. Словно серп траву подсекла она людей и пропала из виду.
Но дело этим не кончилось. Один из сбитых ею был вышвырнут на неподвижную стомильную полосу, прямо в толпу. Он чудом остался жив — всю силу удара приняли на себя те, кто теперь вокруг него, — истекающие кровью, изломанные жертвы его дикого скачка. Мало того. Удар снова колыхнул толпу, и еще несколько несчастных, стоявших у границы полос, были сброшены на движущееся полотно.
Центр событий переместился, и Блейкинсоп больше ничего не увидел. Он, политик, привыкший разговаривать с толпой, был совершенно выбит из колеи. Его подташнивало.
К удивлению Блейкинсопа, Гейнс не бросился на помощь пострадавшим, не попытался успокоить охваченную паникой толпу, а быстро повернулся к двери ресторана. Увидев, что Гейнс собирается войти туда, Блейкинсоп воздел руки.
— Неужели вы не поможете этим несчастным?!
Гейнс обернулся. Сейчас он менее всего напоминал остроумного и радушного хозяина, каким был несколько минут назад.
— Нет. Им помогут другие. Я отвечаю за в с ю дорогу. Не вмешивайтесь.
Блейкинсоп был обескуражен и возмущен, однако замолчал, понимая умом, что Гейнс прав, что на нем лежит ответственность за безопасность миллионов людей и он не может размениваться на частные случаи, но его чувства восставали против такого холодного рационализма.