Не интуиция (при чем здесь она?), а нечто идущее от низов естества подсказывало, что именно Власа Малыгина я встречу здесь первым, и он — тут как тут! — вынырнул из коридорчика, ведущего в администрацию театра.
— А, наконец-то! — воскликнул он, как будто мы виделись пять минут назад, а ведь больше недели не встречались. — Опаздываете, автор!
Выгнув руку, показываю ему маленькие часы. На моем подростковом запястье крупные смотрелись бы громоздко. Влас быстро целует мне руку:
— Точность — вежливость королев.
Губы у него всегда влажные, хотя он не имеет привычки облизывать их, как тот жлоб с телевидения. Мне мнится, что за секунду до этого Влас целовался с кем-то в темном кабинете. Имеет право…
— Никогда не чувствовала себя королевой.
— Да ладно! — знакомо тянет он, потом с огорчением добавляет: — Ты совершенно не умеешь врать. Каждая женщина должна хотя бы изображать королеву, если не чувствует себя таковой.
— Зачем? — Я и в самом деле этого не понимаю.
Вздохнув (за такой вздох надо гнать со сцены взашей!), Влас прошептал, даже не осмотревшись, как обычно:
— Вот за это я тебя и люблю. Что ты никогда не прикидываешься лучше, чем ты есть.
— Я и так замечательная, зачем мне прикидываться?
— Господи, какой у тебя голос! Такой низкий, спокойный, что сразу выдает бешеный темперамент! У меня просто мурашки бегут, когда ты что-нибудь говоришь. Скажи: сударь!
Я слегка картавлю, и Влас именно этим словом проверяет, действительно ли это я звоню, когда у него возникают сомнения. Он так и просит: «Скажи: сударь…»
— Уболтал, сударь!
— О! Вот! — он даже глаза закатывает и откидывает голову.
Шея у него крепкая и жилистая, как у Караченцова, которого я всегда обожала. Вот, кого я мечтала бы увидеть в придуманной мной истории. Когда он попал в аварию, места себе не находила, звонила в реанимацию каждый день. Хотя отдавала себе отчет, что больше не дает покоя страх, что этого актера уже не увижу в своем спектакле. Подло, но честно.
Возвращаюсь мыслью к Власу:
— Ты не забыл, что мы сегодня едем к Лере?
По глазам вижу, что забыл. Но тут мне его не в чем упрекнуть, я сама не понимаю, зачем сестре понадобилось приглашать Малыгина на свой день рождения. Мой boy-friend, о котором я ни на секунду не перестаю думать, как о явлении временном, ни в коем случае не входит в нашу семью, если именно ее хотела собрать сегодня Лера.
В полумраке театрального предбанника только на мгновенье проступает ее светлое лицо в солнечной дымке волос, но я успеваю рассмотреть его до крошечных ресничек по бокам, торчащих прямо, как у теленка. Маленькая моя… Глупая… Ей так хочется, чтобы у меня в жизни все было как у людей. Как у этих несчастливых, сбившихся в пары людей, ненавидящих друг друга чаще, чем любящих…
Никогда не понимала этого маниакального желания делиться: постелью, тишиной, ванной, телевизором… В моем холодильнике все для меня одной. В моей квартире звучит та музыка, которую я хочу слышать, и все вещи находятся там, где мне удобнее будет их взять. Хаоса и неразберихи мне уже хватило в детстве. И дележки тоже: «Эта кофточка тебе уже мала, теперь ее будет носить Лера». И реви не реви, что еще не мала, очередной одежки уже не видать… Магнитофона не было, за радиолу дрались — какую пластинку слушать. Даже странно, что я не возненавидела свою младшую сестру лютой ненавистью. Наверное, потому, что все же подчинила ее своему вкусу. Она и сегодня спрашивает у меня, что почитать, на какой концерт вытащить Егора. Бизнесмены, блин…
Когда в детстве ставили в нашем захолустном дворе самодеятельные спектакли по сказкам, которые были мною придуманы, я добивалась для Лерки главных ролей. Потом перестала, потому что играла моя младшая сестра бездарно, а хорошенького личика для моей героини мне уже было недостаточно. На какое-то время она замкнулась, обидевшись, разговаривала со мной сквозь зубы. Не приходила даже на спектакли, что мы показывали между двумя двухэтажными домами, водрузив занавес на бельевую веревку, натянутую между двумя кленами испокон веков.
Потом Лера отошла, снова примкнула к нашей доморощенной труппе, начала декорации придумывать, рисовать, реквизит собирать по свалкам. Я гнала вместе с ней нашего младшего брата Антошку, чтобы тоже работал, раз бесплатно спектакли смотрит. С остальных зрителей мы собирали по десять копеек — на нужды театра. Самыми нужными чаще всего оказывались торт с лимонадом или «Крем-содой», которую я любила больше…