Говорить с ним все меньше желания, поясняю в камеру:
— Героиня этого романа — художница. И она всерьез хочет подняться в творчестве на настоящую высоту. Это может себе позволить только свободный человек. Сальвадор Дали с Галой не имели детей. Чехов не оставил наследников. Бернард Шоу… Хемингуэй в свое время сказал: «Дети и книги делаются из одного материала — или ты хороший отец, или хороший писатель».
Мой визави то откидывается в своем кресле, то снова бросается ко мне, кажется, в глотку готов вцепиться:
— А как же Бах, у которого было, если не ошибаюсь, двадцать детей?! А Лев Толстой?
— Лев Николаевич, между прочим, говорил, что дети — мученье, и больше ничего. А он имел право сделать такой вывод…
Мне повезло, что он сам подкинул второе имя, ведь Баха крыть нечем. Гениальная музыка и вполне успешные дети, на которых природа не дала себе отдохнуть — необъяснимо! У самого ни славы, ни денег, но — музыка! Но — любовь…
Упустив шанс, он пытается пронзить меня черным прищуренным глазом. Зачем я согласилась на этот эфир? Видела же, как здесь вытягивают жилы.
— Вы пропагандируете жизнь, свободную от каких бы то ни было обязательств…
— Обязательство — это уже не свобода.
— Но ведь с издательствами вы подписываете контракты!
Мягко поправляю:
— Договоры. Да, подписываю, но меня никто не заставляет этого делать. Чувствуете разницу? Я иду на это добровольно. И срок действия договора строго оговорен и известен обеим сторонам. Если же я рожу ребенка, то приму обязательство на всю жизнь. Для вас, надеюсь, не новость, что мать — это навсегда. Это слишком большая ответственность, которую я не готова на себя взять. А вдруг я не смогу полюбить этого ребенка? Не смогу обеспечить ему счастливую жизнь? Какой смысл давать человеку жизнь, полную нелюбви и нищеты? Нужна ему такая жизнь?
Он опять плотоядно облизывается:
— Да ведь вы не бедный человек, Зоя Тропинина! Судя по тиражам и переводам… Ваши пьесы идут во многих театрах не только Москвы, но и всей страны. Гонорары капают с завидным постоянством.
Вынуждает меня кивнуть:
— Сегодня дела обстоят так. Но кто знает, как будет завтра? Через пять лет? Ребенка назад не родишь, если вдруг иссякнет источник дохода.
— С вашим-то воображением?
Мне хочется что-нибудь кинуть в него, чтобы встряхнуть мозги. Но я только терпеливо поясняю:
— Мы не о том говорим. Дело ведь не во мне лично. Я считаю, что те люди, что объявляют себя childfree, обладают повышенным чувством ответственности. Вводить в существующий мир беспомощного ребенка просто опасно. Не вам же рассказывать, что творится в Москве! Да и в других регионах не лучше… Детей похищают и убивают, двухлетних уже насилуют, заставляют сниматься в порнографии. Даже если не касаться таких крайностей, им всем ведь предстоит пройти мясорубку школы. Скажут ли «спасибо» сегодняшние младенцы, когда дорастут хотя бы до семи лет? А если рассуждать более глобально, то не потакаем ли мы дьяволу, вгоняя в тело новорожденного бессмертную душу?
— В каком смысле?
— В том самом, что заковываем ее в телесную оболочку.
— Да ведь Господь и создал человеческое тело!
— Вы уверены?
— А вам не кажется, Зоя, — он уже зудит разъярившейся осой, — что, подталкивая женщин к отказу от материнства, вы идете против воли Господней? Не боитесь, что он за это лишит вас вдохновения?
Я швыряю себя на спинку кресла, изображаю расслабленность:
— Не думаю, что Господу не угодны спорные мысли. Он ведь, скорее всего, только посмеивается, наблюдая за нами. Если все, что мы творим с созданной им землей, воспринимать всерьез, никакой рассудок этого не выдержит.
Как учуял мой главный страх?! Никакой цензуры не боюсь, все нравственные табу давно испепелила в себе, а то, о чем он сказал, и впрямь постоянно трусливо подрагивает в душе: а вдруг… Рассержу… Не угожу… И все. Не просто главное может кончиться, если выведу его из терпения, а единственное. Больше ничего и нет в моей жизни.
А грех за собой чувствую: несколько писем уже пришло на мой e-mail от тех чересчур доверчивых читательниц, которые готовы безоговорочно принять понравившуюся книгу как руководство к действию. Моя героиня, свободная от любых обязанностей, и потому счастливая до неприличия в окружении людей, придавленных чувством долга, разбередила ими самими до того незамеченные ранки, заставила броситься на поиски живой воды. Прочь от гнезд своих, к которым чуть не приросли хвостами или тем, что под ними. На волю, пронизанную густым ветром полей, в спасительное одиночество, в целебную тишину…