Придерживаясь за перила, проскальзываю внутрь бурлацкого тягача. Стены обшиты белым пластиком, обшарпанным в некоторых местах - кто-то явно не любит комфорт.
- Зуб, ты уже здесь? - спрашиваю.
В шлемофоне слышится шипение.
- Проходи. Здесь.
Обминаю еще одну дверь-перегородку с голо-наклейкой некоей полуискусственной топ-модели. Протискиваюсь под потолком кабины, служащей пока еще стенкой. Мне стоит небольших усилий взобраться на самый верх, к "лобовому стеклу". Притяжение здесь лишь половина от положенной нормы.
В амартиз-кресле по левую сторону, на местном корабельном востоке, уже приготовившись к старту сидит Зубенко. Его тело обхвачено предохранительными поясами. Он как может поворачивает голову в мою сторону.
- А ну...
Ухватываюсь за край свободного кресла, подтягиваюсь, отталкиваюсь от выступа в стене/полу, обеспечивающего вторичную вентиляцию отсека. Заползаю в амартиз и затягиваю первый предохранительный ремень. Остальные сцепляются на груди автоматически. Тот, что у шеи больно хлещет по коже, да еще и протягивает ее в натяжении.
- Еще раз здрасьте, - кивает Зубенко.
- Приветик.
Мы полулежим в состоянии сидя - в не-совсем-весомости это возможно - и смотрим вверх, точнее на местный север. Нос тягача упирается в осевой канал, поэтому на муляжном окне, имитирующем видиние лобового стекла, только толстенная арматура с переплетениями всевозможных кабелей и труб.
Зато корма тягача смотрит в открытый космос. Как и кормы пяти буксиров четвертой платформы. Как и двадцать три буксира на четырех платформах. Только за спиной лобового стекла нет.
Вздыхаю.
- Долго еще?
- Да нет, - Зубенко выпячивает нижнюю губу. - Минут пятнадцать. Я дольше сижу. Пока ты там с грибами и травянистым мясом копался...
- Мог бы помочь копаться, - упрекаю его. - И веселее было бы, и я бы успел работу закончить.
- Да ладно...
Мы снова замолкаем. От нечего-делать ползаю взглядом по доступному в обзоре пространству. И тут натыкаюсь на выжженую лазерной спичкой или пером надпись поверх "стекла". На фоне темно-металлической трубы надпись неразличима. Но когда во время очередного оборота корабля-барака вокруг оси свет солнца падает на металл...
"Баранов-бык".
Улыбаюсь.
- Зуб, слышишь, а кто такой Баранов?
- А хрен его знает, - импульсивно отзывается Зубенко. А потом спохватывается: - Тут же ясно написано: бык. А вообще...
Каждый раз, когда на подобную надпись наталкиваешься, следует всевышнего благодарить, за то, что рядом с "быком" или "лохом" не твоя фамилия. Звучные имена распространяются быстро. И не успеешь оглянуться, как уже все стены барака или тягачей твоими новыми инициалами испещрены.
- Ясно, значит не знаешь, кто такой Баранов.
Еще раз вздыхаю.
Зубенко-лох.
Что ж...
Звучит.
**** **** ****
Отчаливаем ровно через пятнадцать минут.
Пусковые механизмы выталкивают наш тягач из сплющеной конусообразной ячейки кормой вперед. Дальше мы выходим на реверсной тяге.
- Красиво, - говорит Зубенко. Он смотрит туда же, куда и я. В "лобовое стекло". - Каждый раз, когда отрываешься от материнского корабля, испытываешь такое чувство... что-то вроде...
- Независимости, - подсказываю.
- Точно, независимости! Видишь, как удаляется от тебя вытянутая на несколько километров труба барака, равномерно обращаясь, как разлетаются смежные тягачи... Только не ясно:
хороша эта независимость или нет. Вроде бы и чувствуешь свою независимость... от блин, тафтология какая-то получается... и, в то же время, ощущаешь себя ничтожной частичкой большого организма... Навроде Секты.
Вздрагиваю. Находясь все эти дни на борту бурлацкой кочушки, практически никогда не вспоминал про сектантскую и прессерскую проблемы. Здесь совершенно другой мир.
Попахивающий средневековием и недальноглядностью. Но не метафедеративный.
- А вот сам миг отделения жутко приятен, - заканчивает мысль Зубенко.
Посматриваю на бурлака. Его лицо, вытянутое в благоговении, устремлено к значительно уменьшившемуся в размерах кораблю-бараку. Вообще, он странноватый какой-то.
- Аллё! - я дую ему в ухо. Он отмахивается бровью и оборачивается. - Не спи: управление на себя.
- Я как-раз хотел это сделать...
Он просовывает руки, обездвиженные в районе предплечья поясами, в рукавицы управления.
- Барак-56-4 - тягачу 4:6. Уводите машину из зоны. Вы мешаете выбросу третьей платформы, - сообщает деспетчер посредством "материнских линий". МЛа. Или "и-МейЛа".
- Тягач 4:6 - бараку-56-4. Уводим, - отзываюсь.
И гаркаю на Зубенко: "Давай быстрее!"
Он пыхтит, пока на "лобовом стекле", сплюснутом и растянутом вдоль кабины не загораются расчетные траектории.
Потом реверсные двигатели отключаются, и мы разворачиваемся на нормальной тяге.
- Вон видишь, - Зубенко кивает на звездное небо, растилающееся от поля до поля экрана. - Там, на перекрестье:
крейсер.
- Да знаю я! Давай гони скорее. Когда сойдешься на достаточном расстоянии, передавай управление мне. Я знаю, как лучше пристыковаться...
- Все-таки берем, - уточняет.
- Берем. Никуда не денешься.
Пока Зубенко подгоняет тягач к прессерскому линкору, замершему в пространстве, расставляю по полкам уже обговоренный план действий.
Вообще линкор последних моделей - неприступная крепость. Даже для бурлаков. Воизбежание повторения истории с "Летучим Голландцем" и "Резервным линкором", имеется у оного несколько ахиллесовых пят, известных только прессеру. И то не каждому.
"Гибралтар-Лабрадор" - не исключение.
Мы движемся где-то в середине первой волны буксиров. Вперед убежали самые грибные. Они все-равно не возьмут линкор на букс с первого раза. Поэтому торопиться некуда.
- Вот он, - шепчу.
На "лобовом стекле" среди мучной пыли звезд и соответственно крупной манной крупы вырастает сияющая горошина. По мере приближения она увеличивается и наконец принимает знакомый ассоциативный вид ощетенившееся антеннами и пушками гипертрофированное зубило. Размеры внушительны. Вполне подходящие для штуковины, вхождение в атмосферу планет для которой никогда не предполлагалось. Протяженность север-юг: