Старилов Николай
Свободный поиск
Николай Старилов
Свободный поиск
1
Алексей долго не мог демобилизоваться из армии. Его не отпускали, предлагали учиться, было предложение перейти в органы госбезопасности, но он настоял на своем, и в конце мая сорок шестого года он вышел из вагона на перрон Белорусского вокзала, с беспомощной, но счастливой улыбкой вглядываясь в вокзальную сутолоку, не находя знакомых лиц. Потом через шум толпы к нему пробился голос матери, и, не разбирая дороги, он бросился к ней, увидел поседевшего отца в генеральском мундире. Поцеловав маму он улыбнулся и поднес руку к фуражке: - Товарищ генерал, майор запаса Никольский прибыл в ваше полное распоряжение. Отец мгновение смотрел на него, узнавая и не узнавая родного сына, потом притянул к себе и прошептал: - Нет уж, Алёшенька, это не для тебя, хоть у тебя орденов и больше, чем у меня и Миши вместе взятых. Поступай-ка теперь в своё полное распоряжение, малыш. Отец неожиданно, может быть неожиданно и для самого себя, назвал его детским прозвищем, и от этого или от всего, что Алексей почувствовал сейчас, быть может именно в это мгновение он по-настоящему почувствовал, что война не только кончилась, но и осталась для него позади навсегда, он почувствовал как впервые за многие годы с кровью и тысячами смертей прошедших перед ним, теперь, когда ему и тем, кто был рядом с ним уже не грозило и не могло грозить ничего, кроме жизни, у него на глаза наворачиваются слезы. На следующий же день он пошёл в институт. Пошёл не снимая погон и орденов, хотя и не любил пускать пыль в глаза, но прежде всего ему самому после пяти лет разлуки хотелось, чтобы первое посещение храма того божества, которому он поклонялся с детских лет прошло торжественно. Кроме того, несмотря на то, что он знал, что фронтовикам даны преимущества, а ему надо даже не поступать в институт, а всего лишь восстановиться на третьем курсе, всё-таки в душе жила смутная тревога - а вдруг, мало ли что - всё жe прошло столько лет, да и война уже год как кончилась. Вахтерша пристально посмотрела на его регалии, спросила не так как других - что, мол, тебе надо? - а с желанием помочь фронтовику: - Вы к кому? - Мне нужно восстановиться в институте, так что я, видимо, в деканат художественного факультета, - охотно ответил Алексеи, хотя понимал, что эта пожилая женщина, спрашивающая его с искренним участием ничего не понимает в институтских делах. - А, учились здесь, стало быть. Не забыли как пройти? - Нет. - Ну, тогда, счастливо. В коридорах, в отличие от предвоенных лет было ощутимо больше женского пола. Очень серьезные и уверенные в себе и своем таланте девушки шли кто налегке, кто с огромными планшетами, и почти каждая из них с интересом оглядывала молодого майора, обвешанного орденами. Вдруг из какой-то двери выскочила ещё одна девушка, зыркнула глазами по-боевому и вцепилась Алексею в рукав кителя. - Товарищ, вы позировать! Александр Петрович ждёт! Идите быстрее! В её речи не было ни одного вопросительного знака, он был явно не в её стиле. Растерявшийся Алексей неуверенно попытался вытянуть свои рукав из цепких лапок этой девчонки. - Маша, успокойся, что ты пристала к человеку, это совсем не он. - Ой, не может быть, Ксения Николаевна! Простите, пожалуйста, товарищ майор! Маша исчезла, а Алексей повернулся к странно знакомому голосу. - Алёша! - Ксения?! - А мы думали... ведь уже год прошёл, а о тебе ни слуху, ни духу. - Думали, что погиб? Нет, я, как видишь, живой. Меня всё никак не демобилизовывали, в академию посылали учиться... Извини, это всё потом, а вот тебя я не ожидал, честно говоря, увидеть. Ты знаешь, я летом сорок второго звонил тебе и понял так... - А мама и правда думала, что я погибла. Я была на окопных работах бомбёжка, потом немцы, все разбежались, отбилась от своих. Два месяца домой добиралась на перекладных - с машины на поезд, а больше всё на своих двоих. Повезло... Ну, мои похождения малоинтересны, а судя по твоему иконостасу, как говорите вы, фронтовики, видишь, я уже успела набраться ваших словечек, ты можешь целый роман о себе написать. Ну, это потом, когда известный скульптор Никольский будет писать мемуары, на склоне лет. - Не один роман, Ксюша, много романов, целую библиотеку. Но, как ты правильно сказала, это потом. А сейчас мне, чтобы стать когда-нибудь хотя бы просто скульптором, нужно найти деканат и узнать каким образом я смогу восстановиться в институте. - Неужели ты забыл, где деканат? - Нет. - Все-таки пойдём вместе, я тебя провожу, а кроме того, я ведь всё-таки преподаватель, член дружного коллектива наставников таких неоперившихся пока юнцов, как ты, - засмеялась Ксения, с удовольствием глядя на выразившее сложную гамму чувств лицо Алексея. А он действительно был меньше удивлен тем, что Ксения жива - в войну многих хоронили, и не по одному разу, чем тем, что она теперь преподаватель, тот человек, перед которым Алексей привык себя чувствовать маленьким неумехой. - И ты, что же - учишь? - туповато спросил он. - Да, учу, в том числе и таких сиятельных орденоносцев, с которыми когда-то училась на одном курсе. - Ну, я-то у тебя точно учиться не буду. - Это почему же? Я ведь закончила институт, пока вы воевали, - обиделась Ксения. - Ты не обижайся, Ксень, а? Так как-то вырвалось. А учиться я всё же у тебя не буду. - Узнаю Никольского. Всё такой же упрямый как бес. Никуда ты не денешься. Будешь ещё за мной с зачёткой ходить, и я может быть, по старой дружбе, соизволю поставить тебе "удовлетворительно". - Не части, Ксюш. Мы уже пришли. Ты не заходи со мной. - Я не с тобой, просто мне нужно по своим делам. - Даже, если очень нужно, зайди потом, хорошо? По старой дружбе. Ксения обиделась по-настоящему, молча повернулась и пошла прочь, гордо вскинув голову. Алексей усмехнулся. - Ксения, у тебя телефон прежний? - Нет, а что? - Хотелось бы встретиться с ребятами... теми, что остались. Ксения пожала плечами. - Ну, ладно, запиши. - А почему у тебя теперь другой телефон? Переехали? - Нет, мама живёт там же. А я, когда вышла замуж, переехала. - Не нарваться бы на мужа, а то ещё подумает, что любовник звонит. - Не нарвёшься, не бойся. Мы разошлись. - А он куда же делся? - Уехал. Живёт в Ленинграде, завёл новую семью, теперь это просто. Женского поголовья навалом, а мужского не хватает. Ещё будут вопросы? - Угу. Он кто? - Что ты имеешь в виду? - Профессию. - Художник, конечно. - Даже "конечно"? Я его не знаю? - Нет. - Подумать только, Ксения, ты - преподаватель, была замужем, развелась - а я как был студентом третьего курса, так им и остался, хотя прошло уже пять лет. - Ты не прибедняйся, а вообще это не только твоя беда. Вы никак не можете понять, что действительно прошли пять лет. Пять. Лет. Прошли. - Поймём, Ксень, мы всё поймём... А может быть действительно, не поймём никогда. Ну, ладно, иди. Я тебе позвоню. - Слушаюсь, товарищ майор,- Алексей рассмеялся, сказал ей: - Солдат из тебя аховый, рядовой Соснова, - и открыл дверь. Всё оказалось намного проще, чем он думал. Ему пришлось всего лишь написать заявление о восстановлении на третьем курсе художественного факультета. Декан тут же наложил резолюцию, и он опять стал студентом. С первого сентября он мог приступать к занятиям. А до сентября ещё было целых три месяца. Ну, что ж, он заслужил этот отдых. Впрочем, он знал, что на долгое ничегонеделание его не хватит. За пять лет его руки так истосковались по работе, что он готов был рисовать и лепить по двадцать четыре часа в сутки. Вечером он позвонил Ксении. - Я переговорила с ребятами, мы решили устроить в субботу приём в твою честь. - Есть. Хорошо было бы, если бы ты ещё сказала свой адрес. - Записывай. - Я больше привык запоминать. - Не будь вредным. - Постараюсь, Ксюш. Память его не подвела, и всё же ему пришлось поблуждать, пока он нашёл в глубине улицы старинный шестиэтажный дом, скрытый листвой вековых деревьев. Среди доброго десятка звонков коммунальной квартиры, Алексей как ни старался не смог найти фамилию Ксении. Тогда он позвонил наугад. Послышались шаги и женский голос спросил: - Кто там? - Мне Ксению Николаевну. - Звоните Кирилловым. Алексей нажал кнопку с надписью "Д.Г. Кириллов". Ксения, не спрашивая, распахнула дверь. - Это ты звонил? Извини, Алёшенька, я забыла тебе сказать, а Евгения Семёновна, конечно, не могла меня позвать, ведь это так трудно... - Да ладно, Ксюш, перестань. Значит ты теперь Кириллова? - сказал Алексей, передавая ей сумку с вином и продуктами. - Нет, просто табличку всё забываю сменить. Идя вслед за ней по длинному, загроможденному старой мебелью, какими-то тазами, велосипедами, корытами и ещё бог знает чем коридору, освещенному тусклой лампочкой, которая висела здесь, наверное ещё с дореволюционных времён, Алексей спросил: - Наши уже собрались? - Да, только ты не пугайся, просто не все смогли придти. Хотя, конечно, нас теперь меньше... Ну, успеем ещё об этом поговорить. И об этом и обо всём. Перед дверью в комнату Ксении Алексей невольно остановился на мгновение и вошёл в неё как в холодную воду. В просторной комнате за круглым столом, стоящим посредине, сидели одиннадцать человек, из них только трое мужчин. Он с трудом узнал в них Павла Чупрунова, постаревшего и погрузневшего, со шрамом, пересекавшим высокий лоб, Семёна Богданова, поседевшего целиком, как лунь, - у него не осталось ни одного прежнего черного как смоль волоса, война выбелила всё начисто. Василий Гонцов почти не изменился, но когда после секундной заминки, во время которой они смотрели на него, а Алексей на них, Вася встал, то подходил он к нему с чёрной палочкой, а сопровождал его характерный, знакомый Алексею ещё по госпиталю, скрип протеза. Они были в гражданских костюмах, но с наградами. Их было не так уж много у них, хотя война не пощадила никого, и Алексею стало вдруг стыдно, что он не догадался снять мундир. Зачем это всё, эти награды, здесь? Разве друзья ценятся по количеству орденов? Уж он-то знал, что не всегда, далеко не всегда на войне правильно оценивался каждый подвиг. Они увидели его помрачневшее лицо, но уже подошли к нему. То, что для него сейчас было внове, для них уже было привычно, и, смеясь, они обнимали его и хлопали по спине. Несмотря на звание и награды, он пока ещё оставался для них прежним Алёшкой Никольским, и сейчас для него это было главным. Девчонки почти не изменились, разве что стали взрослее и, пожалуй, похорошели, все, даже те, что не отличались раньше красотой, по крайней мере на его вкус. Они засиделись до темноты, вспоминая довоенную студенческую жизнь, рассказывая каждый о своей войне, поминая не вернувшихся ребят. Хотя дни в это время уже были длинными, когда они вышли на улицу над городом висела пузатая белая луна, в свете которой терялись звёзды. Мужчины закурили. Алексей, прикуривая, посмотрел на луну, и вдруг почему-то вспомнил почти такую же ночь три года назад, только тогда она была безлунная. Зарево гаснущего солнца переплеталось со скрученными пухлыми облаками, лениво висевшими над ровной и высокой у горизонта землей. Алексей лежал в траве на холме, в километре от передовой, и видел сразу и закат и, не замолкавшую никогда передовую, но сейчас он уже не думал о том, как лучше перейти её и не любовался закатом - весь будущий переход через линию фронта за те дни, что шла подготовка к нему выкристаллизовался у него в памяти и это лениво-небрежное глядение издалека сейчас могло бы добавить что-то только художнику, а не разведчику, но эта его прошедшая работа и предстоящая разведка уйдя сейчас куда-то вглубь него, уже стала его нынешней сутью и не давала впитывать в себя краски уходящего солнца. Он вспоминал то, что произошло три дня назад. Его вызвал начальник разведки дивизии майор Косарев. На попутном "студебеккере" Алексей доехал до развилки дорог, от которой до штаба, расположившегося в лесу было всего метров двести, но пока он их прошел, появившиеся из кустов часовне дважды проверили его документы. В самом штабе документы предъявлять не пришлось - Косарев поджидал его сидя на снарядной ящике рядом со своей землянкой. Помахивая ощипанной веткой майор предложил: - Давайте, капитан, пройдёмся. Побеседуем, так сказать, подальше от лишних глаз и ушей. Когда они вышли на обочину дороги и мимо них стали проноситься, поднимая шлейфы пыли грузовики, Косарев сказал: - Немцы готовят большое наступление. Нас об этом ориентировали. В общем установлена схема их будущего наступления и сроки. Я повторяю - в общем. Конкретных фактов, данных о том, что замышляет противник, например, в полосе нашей дивизии мы не имеем. За месяц мы перебросили... несколько групп... неудачно, вы об этом знаете, и прояснить обстановку не удалось. Предположительно, только предположительно, установлено, что перед нами появились какие-то новые части. Пока нам приходится строить свою оборону вслепую и, хотя немец сейчас не тот, что в сорок первом, и мы совсем другие, это очень и очень плохо. Кое-кто из нас начал опять страдать шапкозакидательством... У меня такое ощущение, капитан, что мы стоим на направлении их главного удара, но подтвердить или опровергнуть это я пока не в состоянии. Это у меня какое-то чутье старого разведчика, насколько я помню оно меня ещё не подводило, но его, как говорится, к делу не пришьёшь. Алексей шёл рядом с ним, внимательно слушал его размышления, ожидая, когда Косарев перейдёт к главному - в чём будет состоять боевое задание его группы. Как будто отвечая на его невысказанный вопрос, майор сказал: - Задание ваше на этот раз будет не совсем обычным. Просто "язык" рядовой или фельдфебель, годившийся при позиционной войне, нас сейчас не устроит - нужен офицер, желательно штабной и обязательно нужны оперативные документы. И "язык" и документы должны быть из вновь прибывших немецких частей. Конечно те части, что уже давно стоят перед нами, тоже будут наступать, но их мы более или менее знаем, сейчас самое главное - узнать какие части прибыли, где они будут введены в дело, какими силами и когда. Короче говоря, Алексей Иванович, вам нужно найти "то, неизвестно что" и доставить сюда. Таково в общих чертах задание вашей группе. Подробный план перехода линии фронта мы с вами ещё обсудим, но я подчёркиваю - только перехода, потому что дальше, в случае успеха на этом первом этапе, вам придется всё решать самому, на месте. Мы вам ничем не можем помочь, вы будете вести свободный поиск. За полгода работы во фронтовой разведке, Алексей четыре раза ходил за "языком", но каждый раз дело ограничивалось первой линией окопов. Один из этих поисков закончился полной неудачей - они не смогли взять "языка", а из семи человек, ушедших с ним, вернулось только четверо, в другой раз они вернулись без потерь, но и без "языка", два остальных - первый и последний были удачными, к его старым наградам добавились новые ордена и звание капитана. Работа разведчика - жестокое и отчаянное занятие и нельзя сказать, чтобы оно было по нутру Алексею, но его желания не спрашивали, когда кто-то где-то решил, что дальше он будет воевать в войсковой разведке, а с приказом не поспоришь, кроме того, он хоть и не был фаталистом, но считал, что не стоит мельтешить и убегать от судьбы - пуля на войне везде тебя сможет найти - он сам не раз был свидетелем тому как гибли люди, которые, казалось бы, находились в полной безопасности, и в конце концов, погибнуть можно даже переходя улицу, везде всё зависит прежде всего от тебя, хотя и обстоятельства не сбросить со счетов. Он вернулся из штаба дивизии когда уже стемнело. Перед входом в землянку он постоял, посмотрел зачем-то на звёзды и с удовлетворением отметил, что ночь безлунная, достал из трофейного кожаного портсигара немецкую сигарету и неторопливо закурил, снова и снова перебирая свою разведроту. За последний месяц её состав сократился почти вдвое. Косарев с ним мог бы не говорить об этом так уклончиво - ему ли не знать потери в своей роте. С каждой новой неудачей он понимал, что рано или поздно, но придётся идти ему, хотя начальник разведки дивизии до сегодняшнего дня не разрешал ему возглавить группу. По правилам и собственному разумению ему нужно отобрать самых лучших и самых надежных. Но ведь в его роте других и не было. И в те группы он тоже вместе с командирами тех групп отбирал лучших из лучших. Но для кого они были лучшими или чем лучше других? А они не вернулись. Ничего пока не решив для себя, но зная, что должен решить, он вошёл в землянку разведроты. Никто из ребят не спал, хотя почти все лежали на нарах. Миронов пиликал на губной гармошке. Ещё не видя, что вошёл командир, Панчулидзе лениво сказал, не отводя взгляда от бревен наката землянки: - Мирон, не пили по душе. Увидев Алексея, Миронов быстро сунул гармошку в карман и встал, приветствуя командира. В глазах его гуляла лёгкая улыбка, которой он будто спрашивал: - Ну, что, идти? Остальные тоже сделали движения как будто хотели встать. Алексей сделал вид, что поверил им и проворчал, садясь к столу: - Лежите уж, - подумал мгновение и добавил, - Скоро будет большая работа. Он больше ничего не сказал, но как-то так незаметно получилось, что сразу все восемнадцать человек оказались вокруг стола. - Нам предстоит свободный поиск, которым никто из нас пока не занимался. В группу возьму четырёх человек, остальные будут обеспечивать нам проход. Алексей сам ещё не знал, кого возьмёт, но сказав это, понял, что если он не назовёт сейчас тех, кто пойдёт с ним, вся его немногочисленная, даже для разведки, рота ночью не будет спать - неопределенность хуже всего беспокоит человека, а идти через линию фронта с издерганными, не отдохнувшими людьми, это считай наполовину загубленное дело. Да и что тянуть. Все бывалые, опытные разведчики, кое-кто, несмотря на короткую жизнь разведчика, воевал в разведке дольше него самого. Да и вообще Алексей больше доверял в таких делах интуиции, а не тщательному взвешиванию качеств - душу человека не взвесишь даже на аптекарских весах и через микроскоп не рассмотришь, не то что через анкету. Это можно сделать только сердцем, а как каждый из них владеет оружием, на что способен - Алексей знал точно. - Со мной пойдут Миронов, Бобков, Карпушин, Панчулидзе. А сейчас всем спать. Он ещё немного посидел у них, потом пошёл в свою командирскую землянку, где его ординарец - пожилой солдат Федченко из хозвзвода наверняка уже приготовил ему ужин и постель. День накануне ухода в поиск прошёл в обычных хлопотах. Получили сухой паек на неделю, проверяли одежду, оружие, после плотного "ресторанного" обеда из трёх блюд, который одновременно был и ужином, так как они никогда не ели перед разведкой, легли отдохнуть. Потом, оставшись в землянке со своей группой, Алексей, насколько это было возможно, объяснил им задание. Как только зашло солнце, в сумерках, они пошли в пехотную роту, где для них был подготовлен проход. Алексей поздоровался со старшим лейтенантом - командиром роты и капитаном из "Смерш", контролирующим операцию и, приказав разведчикам ещё раз проверить укладку, сам стал наблюдать за немецкими позициями. Наконец, пришла их долгожданная ночь, летняя, короткая. Присев перед дорогой прямо на землю окопа, все разом встали, особист пробормотал: "Ну, с богом". Алексей приказал, выводя солдат в рабочее состояние: "Попрыгали!" Все пять человек, и он в том числе, запрыгали как дети через скакалку. Ничего не зазвенело, не стукнуло, и Алексей удовлетворенно кивнул, но ничего не сказал. Он не верил в приметы, но был твердо уверен, что чем меньше слов, тем лучше. Молча, один за одним, они перебрасывали свои сильные тела через бруствер окопа и неслышно растворялись в темноте. Ксения подала ему руку на прощание, Алексей ощутил в своей ладони её гибкие нежные пальцы и задержал её руку в своей руке. Из темноты на него вопросительно посмотрели её глаза, Алексей почувствовал себя неловко и отпустил её руку. Ксения мгновение стояла в нерешительности, потом повернулась и пошла к дому. Алексею хотелось побежать за ней, но тут же тысячи причин пришли ему в голову, почему нельзя этого делать, и он только посмотрел ей вслед. Ксения открыла дверь, остановилась и повернулась к нему. Её светлое крепдешиновое платье зыбким пятном выделялось на фоне чёрного дома. Ребята, институт, она - преподаватель, её соседи по квартире, нет он не будет начинать с этого. Алексей резко повернулся и пошёл прочь. Несколько первых мирных, гражданских дней промелькнули в череде встреч, застолий, воспоминаний, и он наслаждался этой мирной, необязательной жизнью, но вдруг это всё ему надоело. Алексей натаскал домой глины, подготовил её, сбил простой каркас для бюста и установил его на станок. Закрыв глаза, он нежно провёл пальцами по бесформенному кому глины и замер в нерешительности - а что, вернее - кого, он будет делать? Неважно, сейчас это неважно. Просто так, что получится. А получится ли? Ведь пять лет, подумать только, он не прикасался к глине, хотя ему приходилось часто ползать по ней. А способен ли он сейчас хоть на что-нибудь? Что сейчас могут его руки? Алексей с внезапной яростью ударил по глине, потом вырвал с боков два куска, бросил в бадью и впился пальцами в будущие глазницы. Часа три слышалось только шлёпанье мокрых рук по глине, несколько раз Алексей в бешенстве сминал всё, что успевал до этого вылепить. Слыша из комнаты редкие злые возгласы, так не похожие на её сына вообще и помня, что раньше, до войны, такого никогда не бывало, мать обеспокоенно подходила к двери, но ни постучать, ни войти не решалась, зная, что Алексей не терпит, когда его отвлекают во время работы. Последний раз он провёл тыльной стороной руки по глине, не столько поправляя какие-то незаметные неровности, сколько потому, что на него смотрела Ксения, которую он вылепил, сам того не желая, но его руки знали, что делали, когда он мял глину, как будто бы не задумываясь над тем, что у него получается. Он отступил на несколько шагов и некоторое удивление тем, что, значит, подсознательно сейчас его больше всего волнует образ Ксении, сменилось радостью - он может, ничего не потеряно, а может быть что-то и приобретено, как это ни странно, несмотря на то, что несколько лет он совершенно не мог заниматься своим любимым делом. Алексей поджидал Ксению на скамейке в скверике у её дома. Он волновался и беспрерывно курил папиросу за папиросой, пока к горлу не подкатила тошнота от табачной горечи. Он смял папиросу в кулаке. "Почему он так любит ставить себя в дурацкое положение? Ведь в тот вечер она прямо-таки звала его, хотя и не сказала ни слова. А теперь? Что он скажет ей? И захочет ли она вообще говорить в ним после того как он ушёл? Он встал со скамейки, прошёлся по скверу. "Проще, проще надо ко всему относиться. Пора уже, Алёшка, тебе повзрослеть. Да и не за этим я к ней пришёл". Он посмотрел на переулок, откуда должна была появиться Ксения и увидел её. Она шла не одна. Алексею показалось, что у него остановилось сердце. - Какой же я дурак, господи. Да что же, они все, что ли одинаковые? Стоит оставить на несколько дней и вот... - он искренне забыл в этот момент, что у Ксении в отличии от Лены, перед ним не только не было никаких обязательств, но по их последнему прощанию в субботу она должна была сделать свои выводы. Ксения остановилась. С серьезным выражением лица сказала что-то молодому человеку, кажется, даже моложе её, и пошла к своему дому. Парень потоптался, вздохнул, повернулся и пошёл назад по переулку. Алексей догнал Ксению у самого подьезда. Она с удивлением смотрела на него. - Алёша? Ты что здесь делаешь? Алексей пожал плечами - неужели не ясно зачем он здесь. - Тебя ждал. - Ну, проходи, если пришёл. - Да нет, Ксюш. Я вообще-то хотел пригласить тебя к себе. - К себе? А что случилось? - Да ничего не случилось. Просто у меня есть два билета в Большой театр, если ты хочешь, конечно, а перед этим я хотел тебе кое-что показать. Мне важно знать твое мнение, тем более раз уж ты теперь преподаешь у нас. Засветившееся было удивленной радостью лицо Ксении погасло. - Ах, вот как. Ты хочешь показать мне свою работу. Занятно. Когда же ты успел? - Неважно. Пойдёшь ко мне или нет? - Алексей чувствовал, что сказал что-то не то или не так как надо бы и от этого начинал злиться. - Хорошо. Насчет театра не знаю, а работу твою, если ты просишь, я посмотрю. Она подчеркнула своей интонацией это "ты просишь", и оно прозвучало оскорбительно, но Алексей вместо того, чтобы обидеться, вдруг неожиданно для самого себя улыбнулся: "Знала бы ты, что это за работа", и промолчал. - Во всяком случае мне нужно переодеться. И вообще я дико устала. Может быть в другой раз? Куда ты так спешишь? "Так, значит, всё-таки этот парень", - подумал Алексей. "Что было, то прошло". Быстро. А впрочем, что ей... Сам виноват." - Другого раза не будет, Ксения. Я думаю твой кавалер простит тебе это деловое посещение бывшего сокурсника. - Какой кавалер? - Я ещё не слепой. - А, это же Володя Брыкин. Хороший мальчишка, но к сожалению, очень разбрасывается. Сессия на носу, а у него ни одной сданной работы. Проводила с ним воспитательную беседу. Ну, ладно подожди меня, я быстро. Алексей посмотрел ей вслед и увидел, что в небе снова появилось солнце и услышал как зашумела листва на деревьях. У него были ключи, но он позвонил. Дверь открыла мать. Она с недоумением смотрела на женщину, стоящую рядом с её сыном. И вдруг, когда Алексей уже раскрыл рот, чтобы сказать: "Мама, это же Ксения, мама!" Екатерина Максимовна радостно улыбнулась. - Здравствуй, Ксюша, а я тебя и не узнала. Как ты похорошела, милая. Ну, что же вы стоите в дверях, заходите, заходите. Смутившаяся Ксения вошла в квартиру, Алексей вошёл следом за ней, такой же смущенный, и стараясь не смотреть матери в глаза -она явно подумала об их приходе по-своему. Екатерина Максимовна ушла ставить чай, и они остались вдвоём. Ксения с явным любопытством осматривала комнату Алексея и, хотя заметила завёрнутую в белую ткань скульптуру, только оглядев всю комнату, выразительно остановила свой взгляд на ней. - Когда я шёл к тебе - хотел похвастать, а сейчас... как это ни смешно, но я трепещу как маленький. А ты уж будь поснисходительней, то есть я хотел сказать, будьте, уважаемая Ксения Николаевна. Алексей сверху забрал в горсть полотно и сдёрнул его одним движением. Золотистый вечерний свет полился из окна на Ксению. Когда он говорил сейчас Ксении все эти полуоправдательные, полууничижительные слова, он и сам отчасти верил в то, что говорил, но в тоже время он верил, хотел верить и в то, что всё то что он сейчас говорит - неправда, и живая Ксения опровергнет его слова. Ксения смотрела на своё отражение в глине и молчала. Алексей нахмурился. Ксения оторвала взгляд от скульптуры и перевела его на Алексея. - Поздравляю, Алёша. Алексей не почувствовал в её голосе радости, в нём было какое-то странное печальное восхищение. - Ты как-то не очень весело это говоришь. - Нет-нет, ты не обижайся, Алешенька, я рада, я очень рада за тебя, но... я не знаю, как это тебе объяснить... - А ты попробуй, вдруг я пойму. - Перестань. Я чувствую, а сказать трудно, не знаю как. Ты сейчас как-то отдалился от меня. Нет, дело не во мне. Ты понимаешь, если бы я была просто женщина, обыкновенная, я не хочу сказать, что я необыкновенная, я имею в виду - не художник, она может быть и выразила бы тебе своё неуёмное восхищение, а может быть и вообще ничего не поняла или ей бы только понравилось то, что ты вылепил её, польстил ей, нет, я не хочу сказать, что ты в этом, - она кивнула на своё изображение, - польстил мне. Я очень путано изъясняюсь... - Да нет, в общем-то я понял тебя. Правда, я думаю, что ты преувеличиваешь, хотя мне и самому нравится эта работа. - Вряд ли. Я могу предвзято судить о своих работах - о чужих нет. У меня это уже в крови. Я могу не принять их, но не увидеть руку мастера - не могу. Ты много работал во время войны? И где ты был там, ведь в сущности ты почти весь тот вечер молчал. Где ты был после Сталинграда? Расскажи мне о себе. - Это профессиональный интерес? - О боже, Алёша, перестань. Почему ты всё время стремишься задеть меня, кольнуть побольней, что с тобой? Алексей отвернулся от неё, подошёл к бюсту, положил руку на плечо, обрывающееся на середине, провел пальцами по щеке. Ксения смотрела на него. - Глина сохнет. Нет, на войне я не работал. Некогда было. Да и не любитель я начинать, не зная удастся ли закончить. Там и вообще-то часто убивали, а я был в армейской разведке. Из удачного поиска возвращались не все. Из других, а их было больше - не возвращался никто. Впрочем, сейчас это всё отработанный пар. Не страшно. Можно писать романы. - Прости, Алёша. Я сказала тогда глупость, но я, поверь, не хотела тебя обидеть. - А я и не имел в виду ничего плохого. Я уверен, что об этом действительно напишут книги, может быть кто-нибудь из моих уцелевших ребят уже пишет, кто знает. - Если после такого перерыва ты смог сделать... это, то мне, честно говоря, непонятно, чему я, да и не только я, смогу научить тебя? Тебя учить - только портить. Ты и на первых курсах был не из числа последних, я помню ты получил первое место на институтском конкурсе - но то была обычная ученическая работа... - Не захваливай меня. Хвалить, действительно, только портить, а учиться учить - не знаю, но учиться надо. Если уж гении всю жизнь учились и не стыдились этого, то о нас и говорить нечего. - Я говорю не о нас - тихо сказала Ксения, - а о тебе, и ты сейчас говоришь совсем о другой учёбе. - Неважно. Ты прекрасно знаешь, что будь я даже Фидием, без диплома меня возьмут разве что оформлять вывески в колбасном магазине, да и то вряд ли - придется всё равно брать справку в деканате, что я обучался и окончил столько-то курсов". И потом это не так уж плохо - иметь несколько свободных лет. Я благодарен тебе, но извини, всё же не верю, что эта первая за пять лет работа так уж безупречна. Да я и сам уже это вижу. - Может быть ты и прав. Ну, что же, оттачивай свой талант... А ведь ты был прав тогда - ты действительно не будешь у меня учиться - Буду, Ксюша. Обязательно буду, и попрошусь в твою группу. - Я постараюсь, чтобы этого не случилось. - Почему? Не отвечая, Ксения встала с дивана. - Во всяком случае, Алёша, спасибо, что я - первая твоя работа. - Да, ты - первая. Она странно посмотрела на него. - Ну, мне пора. - Подожди, как пора? А Большой театр? До начала еще сорок минут. Мы даже в буфет успеем зайти. - В другой раз, Алёша. Мне пора. - Перестань. Не хочешь идти, не надо, хотя неизвестно, когда в следующий раз удастся достать билеты на Лемешева. Я тебя всё равно не отпущу... Проводить-то хоть тебя можно? - Не стоит, Алёшенька. Разве что до автобусной остановки. - Алексей поймал её взгляд, но она сразу отвела глаза. Он подошёл к ней, взял за плечи и у него перехватило горло, он уткнулся лицом в её волосы, не в силах ничего сказать и почувствовал, что она как воск в его руках. Прерывающимся шепотом, он сказал: - Ксеня, милая, к чёрту театр, поедем к тебе. - Нет, в театр. Пусть сегодня будет праздник. Алёшка, я шесть лет ждала этого дня, а ты... - Что я, ну, что я - родная ты моя Ксюшка, прости, прости, я и так наказан... ты же знаешь. - Знаю. Все мы наказаны, и навсегда. Ну, да ладно, не обращаем внимания, идёт? Ничего не было, всё забыто. Жизнь прекрасна и удивительна. Берём в осаду буфет Большого! - Берём. В дверь постучали и мамин голос сказал: "Чай готов". Они переглянулись, в глазах у них заиграли чертенята, и они рассмеялись. Екатерина Максимовна открыла дверь. - Что здесь происходит? Какое у вас бурное веселье. Что это вас так рассмешило? - она быстро задавала вопросы и сразу замолчала, увидев на станке лицо Ксении. Она перевела взгляд, увидела счастливые глаза молодой женщины и одобрительно улыбнулась. - Так что же чай? - Мам, мы опаздываем в Большой. Чай потом, в следующий раз. - До свидания, Екатерина Максимовна. - До свидания, Ксюшенька. Мать затворила дверь за детьми и подумала: "Хорошо бы."