Свободный танец в России. История и философия

Станиславский впервые увидел Дункан на концерте 24 января 1905 года. Как и многие другие зрители, он был «очарован ее чистым искусством и вкусом»[54]. Но его впечатления шли дальше очарования ее грацией, молодостью, живостью и свободой. Станиславский смотрел на Айседору как профессионал и сразу разглядел в ней серьезную артистку. Он записывает в дневнике: «Вечером смотрел Дункан. Об этом надо будет написать»[55]. Он столкнулся с чем-то, требующим осмысления, а главное, с чем-то очень близким ему самому, находящимся в зоне его собственных поисков. Потребность видеть Дункан, рефлектировал он позже, диктовалась изнутри артистическим чувством, родственным ее искусству. В разговорах с ней и о ней со своими коллегами из Художественного театра Станиславский отмечал: «Мы ищем одного и того же, но лишь в разных отраслях искусства»[56].

Станиславский «не имел случая познакомиться с Дункан при первом ее приезде»[57], то есть зимой 1904/1905 года. Их личное знакомство состоялось, по-видимому, в декабре 1907 года, когда Дункан заключила контракт на полугодовое турне по России. Когда она давала концерты в Москве, Станиславский добился (беспрецедентный случай!), чтобы ей предоставили для выступлений сцену Художественного театра. Здесь в канун Нового, 1908 года состоялись два ее утренника[58]. Между Станиславским и Дункан сразу возникло взаимное уважение, восхищение талантом друг друга и — взаимное увлечение. Илья Шнейдер в 1908 году увидел их вместе в экипаже, когда те подъезжали к Художественному театру: «Они держались за руки, смотрели друг другу в глаза и улыбались: он — смущенно, она — восторженно и как бы удивленно»[59]. Станиславский чувствовал себя помолодевшим, окрыленным; в разгар зимы он забрасывал Айседору букетами[60]. Две недели общения наэлектризовали обоих. Первой не выдержала Айседора:

Как-то вечером я взглянула на его прекрасную, статную фигуру, широкие плечи, черные волосы, лишь на висках тронутые сединой, и что-то восстало во мне против того, что я постоянно исполняю роль Эгерии[61]. Когда он собирался уходить, я положила ему руки на плечи и, притянув его голову к своей, поцеловала его в губы. Он с нежностью вернул мне поцелуй. Но принял крайне удивленный вид, словно менее всего этого ожидал. Когда я пыталась привлечь его ближе, он отпрянул и, недоуменно глядя на меня, воскликнул:

— Но что мы станем делать с ребенком?[62]

После этого случая Станиславский больше не рисковал заходить к ней в гримерную, а когда все-таки согласился поужинать в ресторане, то, несмотря на водку, шампанское и отдельный кабинет, вел себя столь безупречно, что бедная Айседора окончательно поняла: «только Цирцея могла бы разрушить твердыню добродетели Станиславского»[63]. Дункан завершает свой рассказ горьким размышлением (отсутствующим в русском переводе ее книги):

Я часто слышала о страшной опасности, которой подвергаются молодые и красивые девушки, поступающие на сцену. Тем не менее на примере моей карьеры, как она складывалась до этого момента, читатель может понять, что дело обстояло как раз наоборот. На самом деле я страдала от слишком большого преклонения, уважения и восхищения, которые внушала своим поклонникам[64].

Однажды Станиславский показал Мгеброву «исписанные крупным почерком листы», закапанные слезами — знак «глубокого раскаяния» артистки: Дункан писала ему о том, что «с того момента она поняла все <…>, что теперь она заживет новою жизнью, что я показал ей настоящий путь художника, что отныне она перестанет быть легкомысленной, и прочее»[65]. Станиславский увещевал Айседору оставить пирушки и посвятить себя работе: «Умоляю Вас: трудитесь ради искусства»[66]. Та послушно отвечала: «Я продолжаю работать с радостью»; «Я продолжаю работать и надеюсь на Вашу дружбу»; «Всю прошлую неделю я работала — с утра до вечера каждый день»; «Думаю о Вас. Работаю целый день, не скучаю»[67].

54

Станиславский К. С. Режиссерский дневник 1904–1905 гг. Запись от 24 января 1905 г. // Станиславский К. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. Кн. 2. С. 237.

55

Там же.

56

Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве // Станиславский К. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. С. 414.

57

Там же. C. 333.

58

За что впоследствии пришлось оправдываться и самому К. С. Станиславскому, и В. И. Немировичу-Данченко (в письме Г. С. Бурджалову; см.: Немирович-Данченко В. И. Избранные письма: В 2 т. / сост. В. Я. Виленкин, коммент. Н. Р. Балатовой, С. А. Васильевой, В. Я. Виленкина, И. Н. Соловьевой, Л. М. Фрейдкиной. М., 1979. Т. 2. С. 458). Об утренниках см.: Виноградская И. Н. Жизнь и творчество К. С. Станиславского: Летопись: В 4 т. Т. 2. 1906–1917. М., 2003. С. 100 (далее: Летопись). Утренники — начинавшиеся, впрочем, в 2 часа дня, — состоялись 29 и 31 декабря; вечером 31 декабря, как обычно, шел спектакль МХТ.

59

Шнейдер И. И. Встречи с Есениным. Воспоминания. М., 1965. С. 11.

60

Соловьева И. Цель стремления // Станиславский К. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. Кн. 1. С. 15.

61

Эгерия — супруга царя Нумы Помпилия, который по ее совету установил в Риме религиозные культы. После его смерти Эгерия превратилась в источник, из которого черпали воду весталки. Иносказательно Эгерия — советница, руководительница, вдохновительница, — но не любовница.

62

Дункан А. Танец будущего. С. 117.

63

Там же. С. 118.

64

Duncan I. My Life. The Restored Edition. Introduction by Joan Acocella. London, 2013. P. 149.

65

Мгебров А. А. Жизнь в театре: В 2 т. / Под ред. Е. М. Кузнецова, вступит. статья Е. М. Кузнецова, предисл. Г. Г. Адонца, коммент. Э. А. Старка. Л., 1929. Т. 1. С. 283–284.

66

Письмо К. С. Станиславского к А. Дункан от 29 января 1908 г. // Станиславский К. С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 78.

67

«Прекрасная Дузе повторила сегодня передо мною то, что я видел сотни раз. Дузе не заставит меня забыть Дункан!» См.: Письмо К. С. Станиславского А. Дункан от 29 января 1908 г. // Станиславский К. С. Собр. соч.: В 8 т. М.: Искусство, 1998. Т. 8. С. 78.