— Вот тебе раз, — говорит он, — и вы уже ходите в супермаркет?
Лавочник не отвечает, он направляется прямо в заднюю комнату, усаживается за письменный стол и подпирает голову руками. Так он и сидит, пока к нему не подходит жена.
— Ну что, — спрашивает она, — очень было страшно?
— Страшно? — Лавочник смотрит на нее замутненным взором.
— Сверлил он тебе?
— Сверлил? — Он начисто забыл про зубного врача, но тут вспоминает и с радостью цепляется за возможность повздыхать и поохать. — Да уж, приятного было мало, — говорит он, — а сейчас даже еще больнее.
— Ничего, это скоро пройдет, — утешает его фру Могенсен.
Она берет фирменную сумку и заглядывает внутрь.
— Зачем это ты ходил в супермаркет? — спрашивает она.
— Да так, хотел посмотреть, что у них там, ну и зашел на обратном пути.
— И даже чего-то купил.
— Это я ради приличия, — говорит лавочник, — неудобно как-то совсем ничего не купить.
Фру Могенсен вынимает покупки из сумки и разглядывает их.
— Карамель, — говорит она. — Карамель-то тебе зачем?
— Ну, надо же было что-то взять, — отвечает лавочник.
— Да, но почему вдруг карамель?
— Господи, да не все ли равно, карамель или что другое, — устало возражает лавочник. — Зубы у меня болят.
Фру Могенсен смотрит на него. Пока его не было, она продала товаров меньше, чем на тридцать крон, и ей понятна его озабоченность. Поговорил бы он с ней откровенно, так нет, затаился и мучается один и становится все раздражительней и угрюмей. Она кладет ему руку на плечо.
— Иоханнес, — говорит она.
Он глядит на нее не очень-то ласково, да она и не знает, что ему сказать.
— Может, выпьешь таблетку, — говорит она, — я взяла с собой на всякий случай.
Лавочник в ответ лишь смотрит на нее усталым взглядом.
5
В жизни Хенрика произошли важные перемены: он бросил свою мотоциклетную банду и, можно сказать, переметнулся в лагерь противника. Он познакомился с молодой парой из квартиры над ними, и его жизнь наполнилась вдруг совершенно новым содержанием.
Енс и Гитте — при мысли о них у Хенрика теплеет на душе. Как-то раз после работы он нагнал их по пути домой, и они с ним заговорили, спросили, чем он занимается. Хенрик не слишком гордится тем, что он маляр, считает свою работу просто смешной, что ж бы такое им ответить, — но он не сумел на ходу придумать что-нибудь поприличнее, пришлось сказать как есть, хоть он и опасался, что это произведет на них плохое впечатление.
Однако же Енс и Гитте нисколько не были разочарованы тем, что он маляр, наоборот, они, кажется, пришли в восторг, услышав об этом, и пригласили его заглянуть к ним как-нибудь вечерком.
— Почти все наши друзья — студенты, интеллигенция, — сказали они, — но мы против того, чтобы вариться в собственном соку, хочется поближе узнать людей из других общественных кругов. Если понравится, присоединяйся к нашей компании.
Хенрик только кивнул, он не нашелся, что ответить, а они продолжали говорить, что среди их знакомых нет никого из рабочего класса и это жаль. Так что, если Хенрик придет, они ему будут очень рады.
Хенрику как-то никогда не приходило в голову, что он принадлежит к рабочему классу, но тут он вдруг понял, что это правда. Дома у них к рабочему классу относятся несколько свысока. Его отец — свободный торговец, а это не то же самое, что простой рабочий. Рабочие — это те, что бастуют и требуют повышения заработной платы, отец их недолюбливает, и Хенрик невольно усвоил его образ мыслей, а тут до него вдруг дошло, что он и сам рабочий. Ну да ладно, рабочий не рабочий, а ему ужасно хотелось познакомиться с этими двоими, и дело кончилось тем, что он пообещал заглянуть к ним в тот же вечер.
И теперь он постоянно у них бывает, его признали, и он считается своим в их компании, хотя ему трудно с ними равняться. Енс учится на архитектора, а Гитте будет учительницей, и Хенрик их боготворит и преклоняется перед ними даже еще больше, чем он преклонялся перед Бенни, вожаком мотобанды. У Енса и Гитте собирается множество народу, и все, кроме Хенрика, студенты, все изучают разные науки, но нос они перед Хенриком не дерут, разговаривают с ним просто и дружелюбно и стараются втянуть в свои споры и дискуссии.