Пока Мосик с ним разбирался, Стайс поскорее направился за дом. Обогнув развалины сарая, он перебрался через ветхие останки того, что когда-то, вероятно, служило здешнему хозяину не то сохой, не то плугом. У поперечного бруса и в самом деле оказались привязаны две лошади, уже оседланные. Но Вендрикс ошибся, всего их было три. На огороженной площадке свободно бегал еще один рысак. Конь был красавец. Черный, как ночь, без единого белого волоска. Он всхрапнул и покосился на Стайса огненным глазом. Две другие лошади чего-то пугались. Они рвались с привязи и громко фыркали.
– Но-но, красавицы! Прошу без глупостей!
Заслышав человечий голос, лошади внезапно успокоились. Они доверчиво ткнулись в руку Стайсу и нашли там по горбушке хлеба. Черный жеребец притих и тоже потянулся к человеку. Кобылы протестующе заржали.
– На что обиделись, голубушки? – ласково спросил их Стайс, не понимая, что может так сильно беспокоить лошадей.
«Что-то происходит, Стайс. Тебя с приятелем все время опережают. Где бы ты ни появился, вас уже встречают. Ладно, пока лишь олухи. А дальше что?»
– Там видно будет! – беспечно ответил Стайс, отвязывая двух лошадей. На морду жеребцу он накинул веревку, решив ничего не оставлять преследователям. На него он сел, а двух других повел на поводу.
– Папа, давай садись! – позвал он Мосика. – А бедного сиротку вяжи его же пояском и клади на лошадь. Я его усыновлю потом. Сиротка был порядком уже потрепан, и потому сопротивляться не стал.
Не дожидаясь приятелей Горькуши, приятели помчались на лошадях, но не в город, как раз наоборот, подальше от него.
– Я начинаю, папа, думать, что мы с тобою должны сбросить балласт, только сначала его допросим.
– Соображаешь, зятек.
Для допроса они выбрали хорошее местечко, подальше от той фермы, где позаимствовали лошадей у дружков Горькуши. В небольшом овражке, укрытом от случайных взглядов стоящими кругом деревьями.
– Давай, рассказывай, поросячий корм, кого подстерегал ты на дороге. И где твои дружки? Далеко ли ушлепали пешком-то? Так грозно вопросил у пленника проницательный Мосик.
– Папа, дайте я! Сколько было вас всего? – спросил у перетрусившего пленника Стайс.
– Двое, – ответил тот, – нет, трое.
– Так двое, или трое?! – возвысил голос Мосик. – Щас как тресну по сусалам!
И замахнулся своей неслабой ручкой. На лице его нарисовалось такое твердое намерение снести приятелю головку, что у вора явно встали дыбом волосенки.
– Двое! – крикнул он и получил затрещину. И прошептал:
– Или трое.
– Он издевается! – вскипел тут Мосик. – Чтобы я поверил, что Горчица не умеет считать до трех!
«Он в самом деле не знает, сколько их.» – отозвался в голове Стайса Юсс. – «У него какая-то путаница в мыслях. И это мне не нравится.»
– Папа, погодите. – вмешался Стайс. – Назови их имена, Горькуша. Как их звали? Ты помнишь это?
Тот задумался. Искоса взглянул на Стайса. Мосик молча сунул ему в нос большой кулак. И пленник тут же вспомнил:
– Я был с Капустником и с Передрягой.
– А третий? – терпеливо спросил Стайс, отодвигая от носа пленника большой кулак папаши.
– Его я не знаю. Ни имени, ни откуда он. Он то появлялся, то исчезал. – торопливо ответил пленник. И Стайс с удивлением увидел, как на его бледном лице проступил холодный пот. Тот явно был испуган, причем, боялся совсем не Мосика. «Он не лжет.» – подтвердил Вендрикс Юсс.
– Кого вы ждали? – снова спросил Стайс.
Нимра подключился к мозгу Стайса напрямую. Теперь Стайс получал всю информацию от Юсса не словами, а образами и ощущениями. В его сознании возникло такое чувство, словно он смотрел на себя глазами пленника, ощущал его эмоции. Воспринимал смутно даже его воспоминания.
– Эти двое, Капустник и Передряга, твои дружки? Ты хорошо их знаешь?
Возник мгновенный образ, потом второй. Два плута, один другого стоят. Мелкое ворье, пройдохи, оборванцы.
– Кого вы ждали на дороге? Неопределенность. Кого угодно.
– А третий кто? – внезапно резко спросил Стайс.
Мгновенный всплеск страха. И мутное чувство тяжести в желудке. Голова болит.
– Вспомни, как он выглядит?
Возникла темная высокая фигура в плаще. Не видно глаз. Он приходит только в темноте. Он вызывает ужас.
– Как его зовут?
Но пленник закатил глаза. Лицо его приобрело синюшный цвет. Нимра поспешно разорвал ментальные связи, чтобы Стайс не получил сенсорный удар.
– Как бы там ни было, мы от них удрали. – провозгласил Мосик. – И думается мне, что они за нами не угонятся на своих двоих, если, конечно, они не припасли себе еще двух-трех лошадей.
– Да стал бы я бояться Капустника и Передрягу! – разорялся он, сердясь только лишь при мысли, что кто-то мог подумать, что его так беспокоят всякие там оборванцы.
Но Стайс чувствовал сомнение. Пленник потихоньку приходил в себя. Он озирался и явно был испуган. Чего он так боится?
«Он не знает этого определенно. Он просто боится. И вы ему страшны менее всего.»
– Ладно, Мосик. Поехали. Господина этого возьмем с собой. Что-то мне не хочется бросать его на произвол судьбы. Попадет опять в плохую компанию. Научат его всему нехорошему. А мне его еще воспитывать.
По унылой физиономии Горькуши стало видно, что он предпочел бы сколь угодно плохую компанию, только бы не эту. Его снова привязали к седлу. Он повиновался, но мрачно посматривал на всех. Стайс решил, что путем-дорогой пленник маленько разговорится. Стайс ехал на черном жеребце. Конь был хорош.
«Странно, – подумал Чевинк, – ход у коня отличный, а на морде нет ни следа от упряжи. Словно он всегда ходил неоседланным.»
«Мне тоже не по себе.» – признался Вендрикс Юсс.-«У кого-то нехорошего свели мы коника.»
День уже клонился к вечеру, когда все трое приблизились к развалинам некогда большого замка. Путники расположились на ночлег на южной стороне. Там, где солнышко за целый день согрело и высушило камни и землю. Коней стреножили и пустили пастись неподалеку. Осторожный Мосик развел огонь в какой-то старой жестяной посудине, валявшейся среди груд мусора, предварительно закопав ее поглубже в землю. Закусили скромно последними рыбешками из мешка Стайса, да черствым хлебом. Мосик был против того, чтобы накормить Горькушу, но Стайс распорядился иначе. И воришка получил сухой хлебец и рыбу.
– Не нравится мне это. – проговорил негромко Мосик, лежа на спине и глядя в усыпанное звездами не по-весеннему безоблачное небо.
– Звезды? – лениво спросил Стайс, развалясь на остывающих камнях. Мосик помедлил и ответил:
– Наше приключение. Что-то мне странно. Такое чувство, словно кто-то нас пасет. Так вот ходит кругами, рыщет. Ждет, когда заснем. Волки, что ли? Он перевернулся на бок и, засыпая, пробормотал:
– А еще мне кажется, что ты, Стайс, мне соврал. Ты, Стайс, не вор, а гораздо хуже. Ты – Герой.
Стайс промолчал. Он сонно щурился на небо, разглядывая сквозь ресницы звезды. Отсюда, снизу, они кажутся совсем другими, нежели из Космоса. Лучше или хуже, он не знал. Но другими – точно. Он не заметил, как подкрался сон. И погрузился в ночное марево, насыщенное тишиной и слабым, теплым ветерком. Ночная свежесть окутала его, утихли звуки, погасли звезды.
Горькуша не мог спать. Он лежал с закрытыми глазами и прислушивался. Все обмирало в его больной груди. Он едва сдерживал свой кашель. Он прислушивался. И вдруг учуял. Тот, третий, с невидимым лицом, с глухим клокочущим голосом. Он тут. Он зовет его.
Вор сел и огляделся. Эти двое спали. Мосик храпит так, словно спит в гостинице. А этот, молодой, зятек его, тоже спит.
«Надо удирать.» – подумал Горькуша. И тихо встал по-воровски, не потревожив ни камешка, не издав ни звука. Безмолвной тенью он проскользнул и скрылся в глубокой тьме от башни. Лошади щипали травку. Две виднелись на лунном свету, а жеребец был невидим где-то во тьме.
Зов шел откуда-то со стороны. Человечек трясся, но шел. В лощине он остановился и огляделся. От дерева вдруг отделилась тень и неслышно подплыла к нему. Горькуша со всхлипом обернулся и замолк, вглядываясь в темный силуэт расширенными от ужаса глазами. Его мутило. Рот наполнился тягучей слюной.