— Полиция нам про черного муравья рассказала, — вмешалась Картошечка. — Он человеческим языком заговорил.
— И что сказал?
— Что у нас будет победа.
Взявшись за руки, сестры быстро проговорили заклинание про дождь с травой и на глазах соседки почти растворились в воздухе. Изумрудно-металлический жук, опередив их, ринулся в зеленую чащу.
Чтобы услышать, какое заклинание произнесли девочки, Бочкина так перегнулась через край бочки, что чуть не свалилась в воду. Выпрямившись, она радостно потерла ладони и с запинкой повторила то, что как будто расслышала:
Дождю будь дочь,
С тобой труба,
Она теперь
Твоя судьба!
Ожидающе она уставилась на свою руку и разочарованно вздохнула. Ее рука не стала невидимой, даже бородавка на среднем пальце не исчезла. «Может, хоть башка пропала?» — с надеждой подумала Бочкина и склонилась над водой. Но в протоке расплывчато колыхалась ее голова в обрамлении кудряшек. Капля дождя упала на колеблющееся в воде лицо.
— У меня появилась дочь, — умиленно прошептал дождь. — Дождиночка моя!
Бочкина юркнула в бочку и поплотнее заткнула входную дыру пробкой. Дождь она не любила: на протоке хватало сырости без него.
Она спустилась в круглое помещение, освещенное полосками света, затыкавшими щели в рассохшейся клепке. Казалось, кто-то отмечает на стенах мелом, сколько дней прошло в заточении.
— К соседям скарабей прибегал, — сообщила она мужу.
— Какой-такой скарабей?
— Черный-пречерный, будто не в песке, а в печке родился. Они научили его говорить человеческим голосом!
— И что он говорит?
— Что говорит? — переспросила Бочкина, потому что, силясь запомнить заклятие про дождь и трубу, запамятовала предшествующий разговор. — Забыла! — шлепнула она себя ладонью по лбу с такой силой, что, если бы это был посторонний лоб, его обладатель упал бы без чувств.
Обойдя круглобокую корягу с заостренным суком, девочки пошагали за своим блестящим поводырем. Когда они жили под Центральным мостом, они гуляли по асфальту. Никаких опасных зверей там не водилось. Изредка только пробегал чернорабочий муравей, или бросался наутек робкий паучок со спрятанной за пазухой катушкой ниток. Главное было не угодить под каблуки большунов и не попасться котам и собакам.
К счастью, большунов и собак с котами было видно и слышно издалека. Если они и могли на кого-нибудь наступить, то только на дедушку, который, уходя в свои мечтания, ничего вокруг не замечал. Поэтому бабушка вела его за руку. «Ты меня до могилы доведешь», — шутил дедушка. Бабушка не говорила, что держится за него, чтобы самой не пропасть.
Но теперь перед девочками был не асфальт, а настоящие джунгли. Густые стебли и листья скрывали разнообразных чудовищ. В любой миг Пава и Картошечка могли провалиться в подземный лабиринт и попасть в лапы близорукого крота, который, по словам дедушки, обожал маленьких девочек. Как передвижной кактус, мог выкатиться прожорливый узколобый еж. Вытаскивая ногу из воды, словно ручку из чернильницы, в луже мог прогуливаться белобрысый, с черной повязкой на глазах сорокопут.
— Скоро капут! — пугал дедушка этой птицей.
Но страшнее всего было столкнуться с призраком травы по имени зыбун. Никто не знал, как зыбун выглядит. Тот, кто узнал, оставался лежать мертвым и скрученным, будто его выкрутили, как мокрую тряпку. Если без ветра трава вдруг начинала качаться и зыбиться, надо было удирать что есть сил.
Картошечка крепко сжимала арбалет, заряженный боевыми стрелами из длинных и твердых шипов крыжовника. Надо было оберегать не только старшую сестру, но и Немака, у которого тоже было немало врагов: и голодные лягушки, и ящерицы, и кроты с ежами.
Но, слава мосту, они встретили лишь невзрачного мотылька с желтым цыплячьим хвостом, который на лету небрежно задел крылышком Паву. Пава поразилась, что после прикосновения мотылька в ней еще несколько мгновений сохранялся его трепет.
Громкий щелчок раздался сзади. Картошечка выпустила из рук самострел. А Пава, зацепившись за корешок, растянулась на земле. Небольшой полосатый жучок, подпрыгнувший в воздух, снова свалился в траву.
— Уф, у меня сердце упало! — призналась Картошечка.
— А я сразу поняла, что это просто щелкун, — сказала Пава.
— Чего ж ты носом в землю зарылась?
Это был лишний вопрос, потому что у сестры — Картошечка об этом знала — был редкий талант падать со всего, с чего можно и нельзя упасть. Каждую ночь она падала с дивана и спала на полу. Поэтому свои сны твердо помнила. Она падала со стульев и скамеек, даже с колен дедушки и со швабры, изображавшей метлу. Она ухитрилась упасть в глазах бабушки, сказав, что любит слушать жабу, а не насекомых.