— Не стойте на пороге, как пень на дороге, — не оборачиваясь к внучкам, приказал дедушка.
Сестры, чуть помедлив, протиснулись в кабинет. Чтобы войти в дедушкино обиталище, как он его называл, требовалось некоторое усилие. Дело в том, что после дедушкиного заклинания по переустройству сваи, кабинет у него получился слегка странноватым. Паркетный пол выглядел обычно, зеркально-дубово, но почему-то шел к окну под наклоном, а возле него вспучивался пригорком. Один угол комнаты был прямым, другой — острым, третий, наверно, предназначался для тупиц и назывался тупым, а четвертый — вообще ни на что не был похож. Потолок и стены выгибались, как застывшие волны. Короче, комната выглядела так, будто помещалась в кривом зеркале.
У того, кто сюда входил впервые или после долгого перерыва, с непривычки кружилась голова и подгибались ноги. Лишь дедушка утверждал, что комната у него удобная и очень уютная. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь предполагал, что его заклинание, наверно, сработало не совсем так, как замышлялось.
— Таким я и представлял свое обиталище, — настаивал он. — В нестандартной обстановке и мыслишь нестандартно!
Отовсюду глядели книги. Кожаные корешки отливали позолотой и прозеленью, как лесные мухи. На столе лежали три огромных тома. Тот, что потоньше, назывался «О жизни», потолще — «О смерти», а самый увесистый — «Про ничто». В первый том Пава однажды заглянула и прочла Картошечке фразу: «Жизнь состоит из четырех звуков и мягкого знака».
— Из мягкого шмяка? — переспросила Картошечка.
Во второй том они опасались заглядывать. А про третий — строили догадки, почему он самый толстый, если про ничто можно написать только ничего.
Бабушка порывалась явиться в дедушкин кабинет с влажной тряпкой и навести там порядок: протереть книги от пыли, построить их в алфавитном или в любом другом порядке.
Можно было не сомневаться, если бы дедушка разрешил ей у него похозяйничать, она бы не только заставила засверкать все вещи и книги, но выпрямила бы и стены, и пол, и потолок. Но дедушка с досадой отмахивался от бабушкиных предложений:
— Все рождается из хаоса! — надменно изрекал он.
— Давай я хоть на столе приберу, — не отставала бабушка.
— Ты что! — подскакивал дедушка в кресле. — Не трогай эти три тома!
— Не трогаю я твоего тритона! — с досадой отвечала бабушка.
Девочки подошли к окну.
— Куда смотришь? — смело встала Картошечка рядом с дедом.
— Не орать у меня! — строго распорядился он, хотя Картошечка говорила тихим голосом. — Куда смотрю? На мост, конечно. Он хоть и железный, но такой допотопный, будто из деревянного века приполз...
— Почему мостовики всегда живут около мостов?
— Много лет назад на Земле обитали чудовища такой величины, что под ними земля дрожала.
— Больше сло... — заинтересовалась Картошечка.
Но Пава дернула ее за рукав:
— Больше собаки?
— В сто раз больше слона, тем более собаки, — снисходительно усмехнулся дедушка. — Этих чудищ все боялись. А мы — нет. Потому что они охраняли нас. Ведь к ним ни один зверь, ни одна собака не решались подойти, — снова улыбнулся он. — Вот мы и стали жить рядом с ними. Сказки стали складывать, что у больших всегда есть жалость и нежность к маленьким...
— А разве это неправда?
— Правда, как вода, бежит, — туманно ответил дедушка.
— И что дальше? — поторопила Картошечка.
— А дальше чудовища внезапно исчезли, выродились в ящериц, в птиц. Огромное всегда вырождается в маленькое. И мы остались без покровителей и защитников. Но потом появились большуны и научились строить мосты, и чем выше и длиннее эти мосты становились, тем сильнее напоминали пропавших великанов. Постепенно наши предки начали селиться под ними, поверили, что мосты будут охранять и оберегать их. Так мы и стали мостовиками.
— Большуны тоже станут маленькими? — неожиданно спросила Пава.
— Большуны? — хмыкнул дедушка. — Как бы они совсем не пропали.
— Я их ни капли не боюсь! — радостно подхватила Картошечка. — И кузнечиков не боюсь, и ворон...
Она хотела с упоением пуститься в перечисление всех, кого не боится, но тут дедушка выставил в окно свое соразмерное ухо:
— Тихо! К нам кто-то плывет.
И хотя девочки ничего за мостом не видели и не слышали, они с любопытством уставились на протоку. И вправду, через несколько минут со стороны чужой Извилистой Реки под широким зеленым парусом, сделанным из лопуха, в протоку медленно вплыл и направился к дедушкиному дому старый разношенный ботинок, добытый, наверно, на устроенной большунами свалке.