Искать тетю было так увлекательно, что ей давно следовало исчезнуть.
Утомившись, дети вчетвером сели на торчащий из коряги длинный сук и стали болтать ногами. Каждый знает, когда сидишь над обрывом, ноги начинают болтаться сами собой. Наверно, их раскачивает пустота.
Перед кораблем появилась пара легких черно-белых птиц, которые, зависая в воздухе, целовались друг с другом.
«Впервые вижу, что птицы целуются, — молча удивилась Пава. — Не знала, что можно целоваться на лету!»
— О чем ты думаешь? — повернулся к ней Ронька.
— О птицах.
— Я тоже.
«Значит, и он думает о поцелуях!» — смешавшись, сообразила Пава.
— А ты на что загляделся? — толкнула Картошечка Кривса.
— На птиц, — пожал он плечами.
Сверч, грустивший, что никто, кроме него, не знает, что делать с бессмертием, ошибался. Девочки и мальчики отлично знали, что делать, будь у них в запасе целая вечность. Целоваться! Стоя, сидя, лежа, на ходу, на лету, на плаву, на ползу!
— Тетя Лю и Секач пропали ночью, — сказал Кривс. — Когда все уснут, спрячемся на палубе!
Вы знаете, как обращаться с духами и призраками? На суше это легко! Стоит увидеть, как деревья или трава вдруг без посторонней помощи начинают зыбиться и раскачиваться, в ушах звучит: «Зыбун!», и ваши ноги уносят вас куда ботинки глядят.
Труднее придумать, что делать с призраками, когда ночью на цыпочках выходишь на палубу коряги и вспоминаешь, что здесь бежать некуда, лишь в воду головой.
Приземистая луна светила спокойно и ярко. От нее тянулись такие толстые лучи, что казались корабельными канатами. Возможно, луна тоже относилась к круглым судам. Только она не знала, что к ней собираются приделать сковородную ручку и лучше ей так соблазнительно не сверкать.
Пава с Ронькой забрались на рулевую рубку и растянулись на крыше. Кривс с Картошечкой залегли на палубе в тени от камбуза, такой глубокой, что она казалась угольной ямой.
Ронька был так близко, что Пава боялась: он почувствует трепет, оставшийся в ней с тех пор, как ее задело крылышко мотылька.
Картошечка гадала: если ты лежишь с Кривсом на палубе коряги, это настоящее свидание или нет? Черно-белые птицы не вылетали у нее из головы.
— Птицы, кажется, кричали: «Кривс!» — прошептал ее напарник.
— Не шепчи мне на ухо.
— А куда?
«На губы, конечно!» — чуть не сказала Картошечка.
Но тут появилось долгожданное привидение. В жидкой полутьме из люка показалась совершенно невероятная фигура. Вместо положенного савана или хотя бы обыкновенной простыни на призраке смутно белела фуражка, а вокруг тела обвивался сузафон.
«Мичман!» — поразился Ронька.
«Бочкина!» — удивилась Пава.
Мичман Бочкина прошел, прошла на нос коряги, достал, а может, достала из кармана двух светляков и начал-начала чертить в воздухе зелено-огненные знаки. Мгновенно из мрака выскользнуло длинное туловище подводной лодки с двумя смутными силуэтами на мостике.
— Берите их тепленькими, пока спят! — раздался приглушенный голос мичмана.
— Стой! — спрыгнул Ронька с крыши.
Пава тоже хотела прыгнуть за ним, но, по своему обыкновению, упала, причем прямо на руки Роньке.
Картошечка метнулась к штурвалу. Сначала она хотела его уронить. Но штурвал был закреплен так надежно, что даже Картошечке не удалось выпустить его из рук.
— Полный ход! — закричал Кривс.
«Корягль» изо всех лап и хвостов рванулся вперед, и подлодка отпрянула от него.
Мичман выхватил тускло блеснувший кортик. Кривс метнул в Бочкина веревку, но та ускользнула во мрак, не собираясь связываться с привидением, вооруженным острым холодным оружием.
Пава высвободилась из объятий Роньки и подскочила к бывшему подводнику. Тот вдруг задрожал крупной дрожью и выронил кортик из рук.
Дедушка и бабушка вместе с Бочкиной выбежали на палубу.
— Хотел нас Шпинату выдать, — разобралась в обстановке бабушка. — А ведь бессмертие ищут и для вас!
— На что мне оно? — мрачно потупился мичман. — Чужие тряпки стирать и мыльными пузырями наслаждаться?
— Мне тоже бессмертия не надо, — возмутилась Бочкина. — Но я по ночам в чужую трубу не переодеваюсь. Зачем сузафон надел?
— Для маскировки.
Услышав это, фон Суза жадно впился в уста мичмана. Маскироваться так маскироваться! Отплевываясь, дрожащий подводник отвернул от него лицо. Бочкина, причитая, оторвала сузафон от мичмана.
— Я ему все позволяла, — жаловалась она на мужа. — Хочешь стирать, стирай! Хочешь сушить, суши! Хочешь башку в аквариум вставлять — пожалуйста. А у него на уме, оказывается, другое. Уверена, это не жуки днище прогрызли, а подлодка просверлила.