— Ты говорила только про поцелуй, — невозмутимо напоминает Яр. — Нет так нет. Чего ты взвинтилась? Ты же у нас выше любых пороков. Или тебя так сильно взволновало моё предложение?
Вот вроде язвит, издевается, виртуозно жонглирует моими эмоциями, но в итоге глупо опять себя чувствую я. Так, словно он за дело меня отчитывает. Но я ведь не со зла вернулась, как так вышло?
— Меня совершенно не волнуют ни твои поцелуи, ни объятия! Сколько можно повторять⁈ — психую, теряя самообладание.
— И именно поэтому ты сейчас кричишь на всю улицу? — Чалов медленно обходит меня по кругу, задевая горячим дыханием волосы, щёки… — Хочешь меня как-то поощрить? Реально хочешь? Тогда хватит строить из себя ангела!
Вздрагиваю от злобного рыка, но всё равно не получается полностью избавиться от влияния Яра. Тембр его голоса, интонации, запах, шелест листвы, погружают меня в какой-то липкий транс. Не получается даже ответить, горло сковал спазм. Да и нечего.
Я вдруг осознаю, что полностью в его власти. На пустой улице, кроме нас, только наши безмолвные длинные тени.
— Мне твои лживые слова до одного места, — продолжает он хрипло нашёптывать мне на ухо, придвинувшись вплотную. — Хочешь сделать меня чуть счастливей? Действуй. Только, пожалуйста, молча! Мы здесь совершенно одни, поэтому можешь творить всё, что пожелаешь. И я клянусь, что всё останется между нами. Я не буду мстить, даже если ты меня по роже отхлещешь. Не буду трепаться, если в любви признаешься. Потому что это будет искренне. А как правильно… да в гробу я видал эти правила! Ты меня слушаешь, Тая?
Я судорожно киваю, борясь с желанием вжать голову в плечи, когда он больно сжимает мои кисти, не позволяя сбежать.
То, ЧТО он предлагает — за гранью. Я собиралась поговорить по душам, хотя бы попытаться понять друг друга! Может, тогда нам станет немного проще общаться. Но Чалову обязательно надо вывернуть меня нутром наружу. Иначе ему будет «невкусно».
То, КАК он это предлагает — отдельный вид садизма. Лупит словами по коже, и каждый слог прилетает в меня болезненным коротким выдохом: то яростью, то страстью, то лаской, то безумием…
Моя эмпатия за качелями его настроения не успевает. Я беспомощна, как вдруг потерявший зрение гонщик. Никаких указателей, всё на голых инстинктах.
— Представь, что у тебя есть пара минут, которые мы навсегда сотрём из нашей памяти, — продолжает напирать Ярослав. — Как ты их используешь? Ну же, Тая! Не тяни. Или узнаешь, что сделал бы на твоём месте я. Потом не жалуйся…
Сердце замирает в груди, когда приходит осознание, что он не шутит. У Чалова вообще хромает чувство юмора, особенно когда оно касается меня. Я ему верю. В эту секунду — безоговорочно. Если он говорит, что выбора нет — значит, так оно и есть.
Паника не даёт собраться с мыслями. Что я должна сделать? Господи, ЧТО⁈
Тугая пружина столько времени скручивающаяся внутри, от момента, когда я впервые увидела Чалова и до этой секунды, не выдерживает.
Я делаю глубокий вдох и упираюсь лбом ему в грудь, обвивая руками узкую талию и давая выход эмоциям. Мне впервые не стыдно за свои слёзы. В них всё: и страх, и растерянность, и усталость, и… облегчение, как будто я долго-долго бежала, а потом обернулась и увидела лишь своё отражение. Остановилась. Выдохнула. Осознала. Приняла.
— Как я использую эти пару минут? Я просто обниму тебя и представлю, что всё у тебя хорошо, — бормочу негромко во влажный сатин мужской рубашки, — что тебе не страшно, не больно, и тебя больше не дёргает от моего имени. Пусть даже ты меня вовсе не помнишь уже.
Не знаю, как так получилось. Я бежала от него как от чумы, а покой нашла в его объятиях.
Не представляю, что при этом испытывает Яр, но его ладони осторожно гладят мои плечи, дыхание успокаивается. Что-то опять неуловимо меняется, едва ли надолго, но отпускать это внезапное тепло, поделенное на двоих, мне так не хочется!
— Меня никогда по-настоящему не обнимали.
Ладно, такого я услышать от него не ожидала. При том что от Чалова никогда не знаешь, чего ждать.
— Даже мать? — Шмыгаю носом, отчего-то смутившись признания.
Длинная пауза даёт понять, что шутка неуместная.
— Мать тем более. Если отец ко мне равнодушен, то она… Иногда мне кажется, что она меня избегает, — его голос грубеет, словно он жалеет, что вообще развил тему. — Наше время вышло, — завершает бодро. — Забыли.
— Дай мне ещё секунду, — произношу, поднимая его руку, и прижимаю грубую ладонь к своей щеке. А затем и сама касаюсь пальцами его лица.
Я физически чувствую, насколько он потрясён, когда на миг опускаю ресницы, наслаждаясь теплом прикосновения.