С этим листком он странствовал из кабинета в кабинет, от врача к врачу. Ему измеряли рост, заглядывали в горло и в уши, потом молодая женщина-врач поставила его лицом к стене, сама отошла в дальний угол и стала шептать разные слова, а он должен был повторять их. Это было очень похоже на игру. Затем его подвели к таблицам с буквами и цифрами, закрывали то один глаз, то другой, а он называл значки и буквы, в которые врач тыкала указкой. После этого заставили разгадывать цвета, — видно, паренек все-таки сказал правду про болезнь. Наконец пожилой врач бил его по коленкам стальным молоточком с черным резиновым набалдашником и тоже расспрашивал про всякую всячину.
— Получай, — утомленным голосом сказал он, вручая Мите листок, исписанный разными почерками.
— Все? — недоверчиво спросил Митя.
— Замучили? Теперь все, свободен.
— Как — свободен?
— От комиссии свободен, — усмехнулся пожилой врач. — Можешь хоть в паровозники, хоть в летчики…
Этого он не ожидал
Комната нарядчика паровозных бригад перегорожена темным деревянным барьером, до блеска отполированным локтями. По ту сторону барьера за одним из столов сидел человек с круглой лысиной и лицом, вытянутым и узким, словно его пропустили между прокатными валками. Копаясь в ворохе бумаг, он хмурился, и Митя не рискнул потревожить его. И вдруг он остолбенел: за вторым столом сидела Вера. Низко наклонив золотистую голову, она старательно записывала что-то в конторскую книгу.
Приятно в чужой, казенной обстановке неожиданно встретить знакомого человека. Да еще какого человека!
— Вера! — громко воскликнул Митя и ринулся к барьеру.
Она подняла голову. Глаза внезапно засветились изумлением, но в тот же миг потухли, и лицо выразило полное безразличие. Сведя брови, Вера повела глазами на лысого, как будто давая что-то понять. Но Митя понял одно: Алешкина сестра относится к нему по-прежнему с насмешливым равнодушием.
С какой радостью вверил бы он ей свои драгоценные документы! Именно ей, в этом было даже нечто знаменательное. Вера оформляет его на работу! Но все это вздор. Он отвернулся и подал бумаги нарядчику. Тот с недовольным и рассеянным видом человека, которого разбудили, взглянул на документы и бросил их на Верин стол:
— Оформляйте.
Только совершенно чужой человек, бесчувственный писарь мог с таким ледяным безучастием читать его бумаги. И как это можно — ведь она сама недавно поступила на работу и должна понимать, что делается в его душе!
…В четвертом классе Вера заявила, что хочет сидеть на одной парте с Митей Черепановым. Митя и Коля Зырянов запротестовали: они с первого класса сидели вместе. Но Вера была непреклонна. Ее не остановили даже угрозы, хотя она знала, что в отношении угроз и Митя и Коля весьма исполнительны.
— Чего ей нужно? — удивлялся Митя, рассказывая об этом Алеше.
— Очень просто, ты ей нравишься. Она даже маме сказала: «Самый лучший мальчик в нашем классе Митя Черепанов».
Дело дошло до Валентины Ивановны, классной руководительницы. «Очень хорошо ты придумала, Вера, — сказала она. — Мальчики не смогут разговаривать на уроках…» И Вера осталась с Митей на одной парте.
Каждый день на большой перемене она приставала к нему с угощениями.
— Съешь бутерброд с корейкой. Думаешь, не хватит? Посмотри. Не любишь корейку? Не понимаю, как можно не любить корейку! Ну, тогда возьми вот булку с яблочным джемом…
И Митя и Коля бойкотировали ее, а она, не обращая на это внимания, старалась все время быть с ними. Митя откровенно презирал ее, жестоко дергал за косы, подкладывал кнопки на парту и делал другие пакости. Но она сердилась недолго…
Расстались они после пятого класса: Вера перешла в шестой, а Митя, как известно, остался на второй год в пятом. Потом ее с другими девочками перевели в женскую школу. С тех пор Митя редко встречал Веру. При встречах они обычно не замечали друг друга и не всегда удостаивали приветствием.
Так было до одного памятного вечера. Полгода назад, 31 декабря, в женской школе был новогодний вечер, на который пригласили мальчишек. Мите не хотелось идти: боязно было очутиться вдруг среди сотен девчонок. Но Алеша почти силой потащил его:
— Это ты отвык от них. А они не кусаются, ручаюсь. Пошли. Верка говорит, не заснем…
Драмкружок показал две картины из пьесы «Таня». Сначала Митя разгадывал бывших соучениц в незнакомых людях, действовавших на сцене. Но постепенно жизнь этих людей захватила его.
Затем кто-то играл на рояле, кто-то пел. И вдруг назвали Веру Белоногову. Митя вопросительно взглянул на своего друга.
— Сейчас услышишь, — не без гордости шепнул Алешка. — Все уши мне продырявила этой декламацией…
Вера подошла к краю сцены. Голова чуть откинута назад, будто ее оттягивала тяжелая золотистая коса. Она улыбнулась. Но вот лицо стало торжественным и строгим, немного тревожным и прекрасным. Это преображение произошло на Митиных глазах, и он в восторженном изумлении затаил дыхание.
Временами ему чудилось, будто на сцене никакая не Вера Белоногова, а сама Зоя, волшебно явившаяся сюда, простая, великая, вечно живая.
И, казалось, та же самая ужасающая тишина наполняла школьный зал. Митя прислушивался к тишине, к незнакомому, сильно звучавшему голосу, и колючий холодок пробегал по его спине. Он всем существом своим слушал этот торжественный, хватающий за сердце голос, порой затихающий до шепота, порой звенящий на весь зал, словно в полусне смотрел и смотрел на Веру, будто видел ее впервые. И поражался, что не замечал раньше, какая она красивая, какой у нее замечательный голос…
Когда кончился концерт, Митя, забыв про Алешку, помчался в коридор. Но Веры нигде не было.
Они столкнулись лицом к лицу в раздевалке.
— Вера, — сказал он, не помня себя от внезапной смелости.
Она повернулась к нему. У ног ее стояли маленькие черные валенки, а в руке была коричневая туфля, которую Вера успела скинуть.
— Вера, — сказал Митя, часто дыша, — ты знаешь… ты так читала!.. Я никогда не слыхал, чтоб так читали… И вообще я тебя не узнал…
Залпом выпалив все это, он был готов бежать, но Вера взяла его за руку. Возможно, в знак благодарности за добрые слова, а может, ей просто нужна была точка опоры: она стояла на одной ноге.
— Спасибо, Митя, — проговорила она. — Но ты перехвалил меня. Очень сильные стихи… А перемены во мне… Пока все знакомые узнают меня.
— Нет, нет, ты неправа, это не так…
Он вырвал руку и выбежал из школы.
Смутное, никогда не испытанное беспокойство томило его весь вечер, не прошло и на другой день, и через месяц. Где бы он ни был, что бы ни делал, он все время думал о Вере, мысленно разговаривал с ней.
Чтобы увидеть Веру, он утром пораньше торопился к ее школе. А Марья Николаевна с удовлетворением говорила Леночке:
— В эту четверть ровно кто подменил Димушку, сам встает чуть свет…
Иногда приходилось подолгу ждать, прячась за угол. И, как только тяжелая дверь закрывалась за Верой, он летел без роздыха три квартала, нередко едва поспевая к звонку. От школы до дому было рукой подать, но он давал крюк — в надежде встретить девочку. Он стал захаживать к Алешке чаще прежнего, и его мучила совесть: словно изменял другу.
Вера не замечала его, даже когда он находился в двух шагах от нее, в их не очень просторной комнате. А если и замечала, то лишь для того, чтобы сказать какую-нибудь колкость…
Митя с наслаждением простоял бы около барьера до конца рабочего дня, если бы Вера встретила его иначе. А она долго и придирчиво присматривалась к его бумагам. Он ядовито сказал: