«И понесло меня сюда! — подумал Митя. — Разве что хорошее услышишь от нее?»
Обиженно хмурясь, он рассказал о своем разговоре с Алешей и признался, что недоволен собой: назвал его государственным деятелем, а убедить не сумел.
— Сильно разозлил он меня: «С таким образованием в угле копаться!»
— Узнаю. Воображения больше, чем соображения, — запальчиво сказала Вера.
— Так что насчет персоны ты поспешила, — все еще с обидой сказал Митя. — Как мог уговаривал его. Работали бы вместе, на одной машине. Сначала тут, потом бы на широкую. Это же работа — понимать надо! Вроде и ездишь по одному маршруту, а поездка на поездку не похожа. Каждый раз что-то новое, не заскучаешь. А про важность и говорить нечего…
Вера сидела, обхватив колени и слегка покачиваясь.
— Послушала тебя, и самой захотелось на паровоз. Но как Алешку разжечь? — проговорила она в раздумье. — А вообще я завидую тебе: очень люблю ездить. Так хочется поехать куда-нибудь далеко-далеко! Иной раз услышу свисток паровоза, и на сердце хорошо и тревожно…
Не отрывая глаз от задумчивого лица Веры, которое казалось ему сейчас особенно красивым, Митя заговорил о том, что на узкой колее дальше Кедровника не поедешь, что настоящие поездки начнутся, когда он будет на широкой колее. Тогда уж попутешествует!
— Знаешь, о каком путешествии я думаю? — сказал Митя. — Представь себе, завод выпускает паровоз. Новый, быстроходный, мощный паровоз на каком-нибудь новом топливе. И вот бригада «обкатывает» машину, ведет ее через разные страны, через всю землю, от края до края, пока суша не кончится. Как, скажем, Чкалов и Водопьянов испытывали новые самолеты…
Глаза у Веры открылись широко:
— Вот это интересно!
— Интересно, да пока что нельзя сделать. То есть выпустить новый паровоз, конечно, можно, а вот проехать через всю землю…
— Почему?
— Колея всюду разная. Где шире, где поуже, понимаешь?
— Зачем же так глупо устроено?
— Кто его знает? Каждая страна по-своему живет, по-своему все делает. А когда весь мир будет заодно, — он сделал руками широкое, округлое движение, — тогда колея всюду будет одинаковая. Садись на паровоз и греми по всей земле!
Вера молчала, восторженно глядя на Митю. Потом вдруг спросила лукаво:
— Ну-ка, признайся, кого ты видишь машинистом на этом паровозе?
Митя потрогал пальцами черный, иссеченный трещинами брус, улыбнулся:
— Почему обязательно машинистом? А может, инженером. Тем самым, который придумал новый паровоз.
— Ох, и выдумщик же ты! — Она приложила руки к щекам и покачала головой.
— А что? — полушутя, полусерьезно сказал Митя. — Одни Черепановы изобрели первый в России паровоз, а почему другой Черепанов не может усовершенствовать теперешние машины?
Веселые искринки заплясали в зеленоватых Вериных глазах.
— Железная логика! Если крепостные люди смогли сотворить такое дело, то их вольный потомок должен сделать что-то еще большее… Правда, если, кроме свободы, у него есть еще кое-что… — И она приложила палец к своему гладкому, слегка загорелому лбу.
Что поделаешь, без «шпилек» она не может!
— Ты вот мечтаешь, фантазируешь, — примирительно проговорила Вера помолчав, — но ты и делаешь что-то. Призвание у тебя есть. А друг твой — пустой мечтатель. Самый настоящий Манилов. Да еще с переэкзаменовкой по алгебре…
— Я его растормошу, — горячо сказал Митя. — Увидишь, будет Алешка действовать. Будет!
— Если бы это удалось! — негромко сказала Вера. — А я пока мечтаю, чтоб скорее мы победили. Кончится война, мама не будет так работать, тогда и я займусь любимым делом, уеду отсюда… — И она раскинула руки, словно собиралась взлететь.
Радостное возбуждение, с которым Митя шел в депо, переросло в ощущение настоящего счастья: испытательный срок кончался, все шло благополучно, Вера была рядом, и впервые они так мирно, так хорошо говорили. Никогда он еще не был так уверен в себе, в своем призвании (очень здорово сказала она про призвание!), никогда не был так убежден, что добьется всего, что задумал. И только мысль, что Вера может уехать, что ее не будет здесь, затуманивала счастье.
Митя имел весьма смутное представление о геологии, но проникся уважением к этой науке. Он стал бы уважать и медицину и даже химию, которую не любил, если бы ими увлекалась Вера. Одним лишь не устраивала его геология: из-за нее Вера должна была уехать из Горноуральска.
— Такой город, столько всяких институтов, а горного нет… — с досадой проговорил Митя, лишь теперь понимая, что не все правильно устроено в родном городе.
— Да, бывают несправедливости, — скрывая улыбку, сказала Вера и спрыгнула с бруса. — Пойдем, скоро кончится перерыв…
Они медленно побрели по шпалам обратно в депо. На полдороге Вера вдруг остановилась и спросила:
— А если бы тебе пришлось не дублером, а за кочегара, не испугался бы?
— Кочегаром Самохвалов ездит.
— Миша заболел. Приходила его мать, говорит, сильный жар у него. Простудился, наверное.
От неожиданности Митя растерялся. Последнюю поездку испытательного срока он проведет не учеником, а третьим, самостоятельным лицом! Испугается ли он? Да он сегодня смог бы не только кочегаром, но и помощником, а если бы потребовалось, то и за машиниста сработал бы, потому что сегодня для него не существовало ничего трудного и невозможного!
— Заболел товарищ, а сочувствия на твоем лице что-то не видно… — заметила Вера.
— Максим Андреевич возьмет кого-нибудь вместе Самохвалова, — упавшим голосом проговорил Митя.
— И не собирается, — возразила Вера. — Сказал: «Пускай приучается парень». Ты, значит…
— Честно?
— Стараюсь всегда говорить правду.
Он молча схватил ее прохладную руку и, словно обжегшись, тотчас выпустил.
Щеки у Веры внезапно вспыхнули.
— Смотри не, забывай, когда в наряд выходить, — торопливо сказала она и, не глядя на него, юркнула в нарядческую.
Финики
Вера поставила на стол посапывавший паром электрический чайник, три чашки и пошла к буфету за финиками, которые вчера вечером принесла мать. В магазине был сахар, но Анна Герасимовна решила побаловать детей и на сахарные карточки купила полкилограмма фиников.
Вазочка, куда Вера своими руками выложила из кулька финики, была пуста. Как выяснилось, ничего загадочного в исчезновении фиников не было: вчера же ночью их съел Алеша…
— Я читал, — говорил он раздраженно, сидя у стола и водя по клеенке чайной ложкой, — никак не мог заснуть, ну и вспомнил про них и даже не заметил, как они кончились… Целое следствие, подумаешь!
— Полакомились, нечего сказать! — Вера косо посмотрела на брата. — Ночью читал. Вдруг такая тяга к культуре.
— Представь себе.
— Его даже совесть не мучает! — возмутилась Вера. — Эгоист! Жадина!
Он бросил ложку на стол, недовольно загудел:
— Процесс о финиках! Заработаю — откуплю в десять раз больше. Такими скупыми стали, скоро воздух будете делить…
Анна Герасимовна отодвинула пустую чашку и, приложив к вискам кончики пальцев, чуть пожелтевшие от йода, удивленно и печально смотрела на сына.
— Как тебе не стыдно, Леша, — сказала она таким голосом, будто ей не хватало воздуха. — Мы скупые? Мы делим? Как можно? И разве ты не понимаешь, что мы не о финиках?..
— У эгоистов, наверное, лозунг: «Свой желудок ближе к телу!» — вставила Вера.
Ей хотелось еще сказать, что они с матерью постоянно отрывают от себя для него, но Анна Герасимовна строго взглянула на нее, и Вера промолчала.
Алеша сидел, навалившись грудью на стол и сдвинув белесые брови. Насчет скупости он, конечно, загнул, о воздухе сказанул неожиданно для самого себя, ради красного словца. Всему виной было состояние, в котором он пребывал последнее время. Бесконечно длинные дни, пустоту которых нечем заполнить, встречи с преуспевающим Митей и, наконец, постоянные напоминания о несчастной переэкзаменовке — все, все угнетало его. Он был зол, легко воспламенялся, грубил и не только не пытался сдержаться, но даже потворствовал себе: ему как будто становилось легче. Не пожалел он и о том, что сейчас был несправедлив. Он чувствовал себя оскорбленным, и ему не хотелось расставаться с этим чувством.