Мечтательно глядя перед собой, Митя вздохнул:
— Попробуй додумайся — вымазать рельсы мазутом. Какой умница!..
Алеша живо проговорил:
— Уверяю, мы тоже могли бы отколоть дельце. А? Что ты молчишь?
— С мазутом — это случай, — размышлял Митя. — А чтоб воевать по-настоящему…
— Чудак, честное слово! Хоть снаряды подавать, и то лучше, чем загорать в тылу!
Митя представил себе маленького паренька, крадущегося в потемках к насыпи, и подумал, сжимая кулаки: «Надо, надо что-то делать! Но что?»
В это время во дворе вдруг стало тихо. Разметав чурбаны в щепки, Тимофей Иванович отставил колун, рукавом вытер лоб и принялся за плаху. И опять застучали частые, яростные удары, раздававшиеся на всю улицу.
— Нужно туда, понимаешь? — убеждал Алеша. — А если и там окажутся такие же формалисты, тогда в тыл, к партизанам. Ясно? Там каждый человек на вес золота…
Смуглое лицо Мити, освещенное скупым светом дворовой лампочки, внезапно оживилось, глаза возбужденно заблестели, и он рассказал о книжке про партизан, которую прочитал сегодня.
— Там есть бабка Меланья Кондратьевна. Хорошая такая старуха! А внук у нее ни то ни се. Она ему и говорит: «Как же ты живешь? Что делаешь для общей пользы? Людям сможешь потом в глаза смотреть?» Читаю, и кажется, будто это ко мне она… даже голос ее слышу, А голос почему-то в точности как у мамы…
— Ух и сказала! — восторженно прошептал Алеша. — И ты еще раздумываешь?
— Я пошел на пустырь с тобой поговорить, а тебя нет.
— Гениально старушенция сказанула! Действовать, действовать, чтоб не было потом стыдно.
— Действовать можно и тут…
— Опять грузчиками? — запальчиво оборвал Алеша, вспомнив прошлогодние летние каникулы, когда они разгружали вагоны с углем.
Поработать, правда, пришлось всего двенадцать дней: на ладони у Алеши вскочила большая, как фасолина, водянка, сменившаяся нарывом…
— Лучше уж грузчиками, чем так околачиваться, — упрямо твердил Митя.
— Чепуха! Нужно мстить, нужно сделать что-то такое… — У Алеши перехватило дух. — Что-то большое, чтобы все узнали. А тут не развернешься…
— Постой! — всполошился Митя, прислушиваясь и напряженно глядя в глубь двора.
Алешка тоже прислушался.
Во дворе наступила тишина. Топор умолк. Тимофей Иванович, сгорбившись, постоял некоторое время посреди белевших на земле поленьев и щепок, потом, бросив на землю колун, потащился в сад. В тишине было отчетливо слышно, как он всхлипывал.
Холодок пробежал по Митиной спине, будто за воротник бросили ледяшку. Страх наполнил все его тело невыносимой тяжестью.
— Что делается! — с отчаянием прошептал Алешка и хлопнул себя по бедрам. — Они убивают наших людей… а ты сиди и смотри, как взрослые ревут! Эх!
Проводив взглядом надломленную фигуру отца, Митя ребром ладони рубанул воздух, сказал внезапно осипшим голосом:
— Ладно, решено! Что будет, то будет!..
Он встретит отца
Алеша лежал на боку, согнув руки в локтях и раскинув ноги, словно стремительно бежал куда-то. Прямые светлые волосы будто ветром отнесло назад. Белое летнее одеяло лежало на полу, возле кровати.
Анна Герасимовна подняла его и осторожно прикрыла ноги сына. Так было всегда, с тех самых пор, как его перестали пеленать. Обычно отец ложился позднее всех и несколько раз за ночь укрывал его…
Тонкая морщинка пересекала загорелый Алешин лоб. Золотистая, выгоревшая на солнце бровь шевельнулась, лицо сделалось озабоченным. Но в тот же миг уголки губ поползли кверху. Что-то снится ему? Может, командовал сейчас серьезным морским боем и выиграл сражение?
Анна Герасимовна неслышно подошла к столику, быстро написала что-то на клочке бумажки и положила записку на книгу, посредине стола. Сколько дней подряд она видит сына только спящим: уходит рано, возвращается поздно, и никак не удается им посидеть, потолковать, как бывало…
Ослепляющий солнечный столб косо пересекал комнату, будто подпирал стену. Алеша блаженно зажмурился. На сердце было тоже светло и радостно. Захотелось полежать с закрытыми глазами, вспомнить вчерашний вечер, обещавший такие перемены в жизни.
Первое, о чем он подумал, проснувшись, была встреча с отцом. Раньше Алеша как-то не замечал, что видится с ним редко: инженер Горноуральского отделения железной дороги часто выезжал в командировку на линию. Даже когда отец еще не уехал на фронт, но уже не жил дома, Алеша почти не вспоминал о нем. Потом он все сильнее стал чувствовать его отсутствие, все больше недоставало отца. Уже целый год он не видел его. Нет, он не представлял себе, как это бесконечно долго — триста шестьдесят пять дней!
Много раз казалось: вот он приходит из школы и застает отца дома. Подняв голову от толстой книги с чертежами и формулами, отец спрашивает с ехидцей: «Что принесли, Алексей Андреич? Впрочем, вижу. И как они вмещаются, эти троечки, в такой небольшой сумке!» Алеша бежал домой, врывался в одну комнату, в другую — отца не было. И ничего не напоминало о нем: ни одной его книги, ни галстука на спинке стула, ни окурка в зеленой стеклянной пепельнице…
Совсем недавно, вечером, когда он готовился к переводным экзаменам, ему послышался голос отца. Алеша бросился в столовую.
— Где он?
Мать и Вера посмотрели на него с удивлением.
Поняв, что его подвел радиорепродуктор, Алеша смутился и медленно, понуро вернулся к учебникам. Подошла мать: «Ложись, Леша, лучше завтра пораньше встань…» Разве объяснишь ей, что это у него совсем не от усталости.
А сколько раз за последнее время он мысленно разговаривал с отцом! Беседовал как мужчина с мужчиной, обо всем, даже о побеге на фронт и переэкзаменовке. Ни с мамой, ни с Верой так не поговоришь…
Правда, Алеша мог бы вспомнить, что за всю жизнь не разговаривал с отцом столько, сколько теперь. У отца все не было времени поговорить, помочь решить задачу он хмурился, дергал плечом, когда Алеша соображал медленнее, чем ему хотелось: «Думай, думай, ради бога. Шевели мозгами!» Но сейчас Алеше вспоминалось лишь самое лучшее, самое светлое. Оно заслоняло все остальное, разрасталось, наполняя сердце тоской. Он стыдился этого чувства, скрывал его от всех, но отделаться от него не мог.
И пускай Вера болтает, что отец для них чужой, что он не вернется, Алеше нет до этого никакого дела, он хочет к отцу! И он верил в свое счастье. Здесь, в тылу, по номеру полевой почты никто не скажет, где действует воинская часть, а на фронте можно докопаться. Он непременно найдет отца, и они будут вместе воевать, жить в одной землянке, есть из одного котелка. Вместе вернутся. И тогда Вера поймет, как она ошибалась…
Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, Вера и мама разговаривали негромко, чтобы не разбудить его.
— Я говорю: пойду оформлюсь. А задумаюсь — и страшно. Кажется, я ничего-ничего не сумею…
— А ты не бойся, — улыбнулась мать. — Все это я переживала, даже когда институт кончила. А после первой операции прошло.
— Вообще иной раз мне кажется, что я совсем-совсем маленькая…
— А ты уже взрослая, да? Почти старушка? — засмеялась мать.
«Вот именно, старушка. Баба-яга!» — подумал Алеша.
— Так я сегодня пойду, — не то спрашивала, не то утверждала Вера.
— Что ж, — ответила мама. — Раз ты решила… И все-таки я за то, чтобы ты ехала. Сима Чернышева правильно поступает.
— У Симы другие обстоятельства. Мамулька, ведь мы договорились, — умоляюще произнесла Вера.