— Не случалось еще бывать в царстве копоти? — спросила Тоня.
Митя качнул головой.
— У нас, у гарнитурщиков, работа немаловажная, но самая черная.
«Есть кое-что пострашнее сажи», — пронеслось в голове у Мити.
Работая, Тоня рассуждала:
— Говорят, с дыханием непорядок. Одышка началась. Сейчас поглядим…
Митю поразило, что она, подобно Ковальчуку, говорила о машине, будто о живом существе, и, должно быть, как и Ваня представляла себя не кем иным, как доктором. Ему стало обидно за Ковальчука. Но пора уже вникать в дело. И, показав на черный чугунный корпус, он спросил, как называется эта штука, от которой, по словам Тони, зависит дыхание машины.
Девушка рассмеялась, запрокинув голову:
— Эта штука называется «конус». А вообще в технике нет никаких «штук»… — И тут же объяснила, что конус служит для удаления отработанного пара из цилиндров машины и газов — из дымовой коробки.
— Вот посмотри: нагар на трубе лежит неровным слоем. Это значит, что конус сбился в сторону. Отсюда и одышка…
Митя надеялся, что, втянувшись в работу, она спрячет жало. Но увлеченность делом вовсе не мешала Тоне: она не оставляла ученика без своего веселого и едкого внимания.
На циферблате манометра есть красная черта, показывающая предельное давление пара в котле, превышать которое небезопасно и запрещено. Была минута, когда терпение у Мити подошло к «красной черте». Еще минута и взрыв. Он швырнет об пол инструменты и выложит в глаза девчонке все, что думает о ней. Хватит, сыт по горло, не за тем пришел сюда. И уйдет. Но куда? К мастеру Никитину? И что скажет? «Спасите, Степан Васильич, заела девчонка!» А она… она уж посмеется вволю, от всей своей змеиной души. Посмеется? Нет, не бывать этому! Не доставит он ей такого удовольствия. Только бы скорее кончилась эта проклятущая смена. Такого тягучего, изнурительного дня еще не было в его жизни. Не иначе, забыли дать гудок. Он не знал, бывали ли в многолетней истории депо подобные случаи, но сегодня это событие, наверное, произошло, В такие несчастливые дни все может случиться.
Наконец раздался гудок. Для Мити он прозвучал чудесной музыкой. Он вышел из депо и тяжелой походкой очень утомленного человека направился домой, даже забыв заглянуть в нарядческую.
На путях его догнала Вера.
— Боже мой! — ужаснулась она. — Ты же унес всю деповскую сажу!
— Такая работа, — вяло ответил он.
— Тяжело?
— Не говори.
— Этого-то и побоялся Алешка. Хитрец!
— Ему хорошо, он не узнает и этой… — с тоской и гневом вырвалось у Митию.
— О ком ты?
— Ты ее не знаешь, наверное. Тоня Василевская такая. Работает слесарем, а сама чистая гадюка.
— Тоня Василевская — гадюка?
— Знакомая? — Митя покосился на нее с таким видом, словно не одобрял это знакомство.
— До сих пор не замечала в ней ничего такого…
— А я хорошо заметил! — Злость взбодрила его, прогнала усталость. — И язык у нее — не язык, а жало. Слова не скажет без подковырки, Вроде сама родилась с пятым разрядом…
— Видно, сильно она тебе досадила, — засмеялась Вера. — Но ты напрасно, я хорошо знаю Тоню…
Они сдружились, работая в редколлегии деповской стенгазеты «Паровозник». Василевская прекрасно рисовала. Ее карикатуры нередко получались красноречивее заметок, «Кукрыникса!» — недовольно проворчал как-то один помощник машиниста, попавший на ее острое перо. «Талант!» — говорили о ней другие. А Тоня посмеивалась, потому что все это получалось у нее легко, а увлекалась она только техникой, интересно рассуждала о ней, была автором нескольких рационализаторских предложений.
— Я думаю, ты напрасно так о ней, — сказала Вера. — Тоня умная, хорошая девочка… и красивая.
Митя покраснел.
— Правда ведь красивая? — спросила Вера.
— А кому она нужна, ее красота?
Вера снова засмеялась. Смущение Мити, причину которого он сам не понимал, помешало ему уловить в голосе Веры, в ее взгляде, в словах настороженный и немного тревожный интерес, скрытый за этим беспечным смехом. Впрочем, и сама Вера не смогла бы объяснить, что почувствовала в эти минуты. Сердце ее вдруг встрепенулось, будто испугалось Митиной ненависти к Тоне, и замерло, скованное неожиданным и непонятным волнением.
Важное дело
Лежа на животе, он поболтал ногами, и ему показалось, что под ним пропасть. И, хотя он знал, что этого не может быть, холодок пробежал по его спине.
Несколько секунд он лежал неподвижно в том же неудобном положении, потом, слегка оттолкнувшись руками, подвинулся назад и наконец почувствовал под собой почву. Он осторожно поставил сначала одну ногу, затем вторую, сжался весь и просунул туловище в овальную дыру. Видимо, он преждевременно поднял голову и тут же поплатился за свою нерасчетливость, хорошо еще шапка-ушанка смягчила удар.
Душный, сухой мрак плотно обступил Митю со всех сторон. Он долго стоял сгорбившись, не решаясь пошевелиться, пока не различил овальную дыру, из которой струился слабый свет. Он уже нащупал в кармане короткий скользковатый огарок свечи, спичечный коробок, когда совсем близко раздались голоса и грохот шагов.
Потом стало тихо. И в тишине послышались какие-то свистящие неумолчные шорохи. Он понял, что это шепчутся сквознячки. Пламя свечи подтвердило его догадку: золотая капелька пламени на черном стерженьке фитиля зябко покачивалась, готовая в любой момент скатиться с огарка. Но сквознячки были очень слабы, они не могли ни задуть свечу, ни расшевелить застоявшийся горьковато-теплый и едкий воздух.
Мите представлялось, что находится он в глухой пещере, из которой и выхода другого нет, кроме этой узкой щели, или в кратере потухшего вулкана, и тяжелый воздух, который ест глаза, — это дыхание земли, проникающее сюда из невероятно далеких глубин. И, хотя это была не пещера и не кратер вулкана, а всего-навсего тесная и темная с невысоким полукруглым сводом паровозная топка, или, как ее называют производственники, огневая коробка, для Мити здесь заключалось не меньше загадок и тайн, чем в любой пещере или кратере вулкана.
С горящей свечой в руке он осторожно ступал по необычному полу из чугунных балок — колосников, перемежавшихся длинными черными щелями. Он двигался вдоль теплой металлической стены, трогая пальцами ее шероховатую поверхность, нащупывая выпуклые и шершавые лепешки заклепок, обожженные сизые головки анкерных болтов и стараясь ничего не упустить из виду.
Чтобы увидеть больше, он поднимал над головой свечу, и тогда на противоположной стене появлялась большая и немного сутулая, словно прижатая невысоким сводом, тень, повторявшая все его движения.
Свет упал на стенку, похожую на пчелиные соты, всю в черных круглых отверстиях. Огневая решетка. Когда в топке бушует пламя, горячие газы устремляются в эти отверстия, проходят по трубам, дарят им свое тепло, и в котле бурлит, неистовствует вода, которой суждено стать паром. Огонек свечи имел те же повадки, что и большой огонь: оказавшись возле решетки, он заволновался сильнее и потянулся к ближайшему отверстию. Заслонив его рукой, Митя смотрел, смотрел вокруг. Лицо у него было сосредоточенное и настороженное. Такое выражение, наверное, бывает у людей, перед которыми открываются интереснейшие тайны. Как похоже и как не похоже все это на то, что было в книге!
«Ничего, Тонечка Василевская, — думал он, — скоро вам не придется похваляться своей ученостью. Конечно, можно было с первого дня отбить охоту прокатываться на мой счет, но мы другим путем доконаем вашу просвещенную милость. Правда, вы и так уж что-то посмирнели, то ли весь яд на меня извели, то ли жало об мою кожу затупили. А скоро-скоро вовсе заскучаете…»
Вверху раздался стук. Кто-то поднялся на паровоз, крикнул:
— Девушка! А, девушка! Будьте любезны, отцепите шнур. Вон, за домкратом. Благодарю…