— Что значит — черепановская?
— Не слыхал, что ли, фамилию Черепанова? — удивился кочегар. — Машинист был знатный. Да и человек был… На бронепоезде погиб. Это и есть его машина.
— Почему же она… Почему ее сейчас так называют? — спросил Митя, боясь, что волнение выдаст его.
— В память. И потому еще, что порядок соблюдается, какой он завел. В войну наши бригады гвардейское звание имели. Как сейчас величать станут, не знаю. Да хоть как ни называй, смысл один…
Простившись, Митя ушел, с гордым и горьким чувством думая над словами старшего нарядчика и кочегара.
Он медленно шел по путям, мимо стрелочных постов, переездов, станционных построек, а будто бы вновь шел по своему детству, еще совсем недавнему и такому далекому. Вон паровозное кладбище, где все так знакомо, памятно и дорого сердцу, — и допотопные музейные паровозы, и «Грозный Урал», который он вел в бой, и разбитый «Сормовец», на котором учился попадать лопатой в топку. Наверное, никогда уже у него не найдется минутки, чтобы заглянуть на этот милый пустырь, чтобы подняться на «бронепоезд» и посмотреть, как воюет новое поколение мальчишек…
Выйдя на перрон, он тотчас увидел вдалеке Веру и Анну Герасимовну. Алешки не было. Должно быть, он не провожал сестру, чтобы не встречаться с Митей. Что ж, дело его. Теперь Мите все равно…
С любовью и тревогой глядя на Веру, Анна Герасимовна говорила все, что обычно говорят матери, провожая детей из родного дома. Обо всем этом уже было переговорено, и Вера слушала рассеянно, смотрела по сторонам.
— По приезде сразу же телеграмму…
— Обязательно.
— И пиши. Хотя бы через день.
— Алешку не нужно отговаривать, — сказала Вера. — Хочет в инженерно-экономический, и пускай. Только бы приняли.
Она замолчала. Анна Герасимовна заметила, что лицо дочери вдруг переменилось: кончики губ потянулись кверху, глаза лучисто заблестели. Она посмотрела в ту сторону, куда был направлен Верин взгляд, и увидела Митю. Он подошел, поздоровался смущенно.
Анна Герасимовна протянула ему руку:
— Поздравляю с широкой колеей!
Он так же смущенно наклонил голову.
Подошел поезд. Митя взял Верин чемодан. Все трое двинулись к вагону.
На верхних полках спали двое военных, обе нижние были свободны. Вера села в уголок, у окна.
— Ночью чемодан в изголовье поставь, — посоветовала Анна Герасимовна, присаживаясь рядом с дочерью.
Митя сел напротив. И, хотя Вера изредка взглядывала на него, ему казалось, что всеми мыслями она далеко-далеко отсюда.
На перроне два раза пробил колокол. Скучный голос из репродуктора попросил провожающих выйти из вагонов.
Анна Герасимовна, которую всегда пугала станционная суета, вскочила и, торопливо расцеловав дочь, вышла. Митя молча пожал тонкие прохладные Верины пальцы и тоже направился к выходу. Но Вера окликнула его. Он вернулся.
— Специально для тебя захватила и чуть-чуть не забыла… — Она быстро открыла чемодан, взяла лежавшую сверху, на розовой блузке, книжку в бумажной обложке. — Возьми…
Это был справочник для поступающих в высшие учебные заведения.
— Между прочим, эти программы не так уж часто меняются, — сказала Вера.
Взяв книгу, он посмотрел на Веру. Совсем близко возле его лица тепло и задорно светились зеленоватые огоньки. Но, если бы в это время не дернулся поезд, он, наверное, не поцеловал бы ее…
На какое-то мгновение они обомлели. Митя опомнился первым и ринулся из вагона. Он выпрыгнул на ходу, пробежал мимо Анны Герасимовны, которая закричала: «Митя, Митя!» — и без оглядки понесся по перрону, лавируя между провожающими.
Анна Герасимовна шла за вагоном. Расстояние между нею и Верой, стоявшей у окна, быстро увеличивалось. Она знаками спрашивала дочь, что произошло, почему он убежал, и та знаками отвечала, что не понимает ее.
А Митя бежал до самой улицы Красных Зорь. Миновав стальной разлив путей, он постоял, чтобы унять волнение. Но сердце все еще стучало часто и сильно.
Он зашел в дом и на пороге кухни остановился: его сундучок с откинутой крышкой стоял на столе. Откуда мать узнала, что ему выезжать сегодня?
— Что ты делаешь, мама?
— Нешто не видно? В дорогу собираю помощника машиниста…
Что-то мальчишеское, озорное, рожденное радостью, взыграло в нем, и он с притворной досадой развел руками:
— Рановато. Непомнящий раздумал, приказ не подписал. А я заявил: раз такие порядки, ухожу с транспорта — и точка…
Марья Николаевна повернула к Леночке испуганное лицо.
— Слушайте его, мама! — засмеялась Лена, помешивая ложкой горячий суп. — Нарядчица Лиза говорит: «Митя ваш такой скромный, такой стеснительный, просто прелесть». Нечего сказать, скромник! Так можно насмерть перепугать!
— А складно врет, — с укоризной улыбнулась Марья Николаевна.
— Так ты ее знаешь, эту белобрысую? — спросил Митя.
— Очень даже хорошо. Теперь, товарищ помощник, вы будете под двойным наблюдением: с одной стороны — нарядчица Лиза Прохорова, с другой — диспетчер Лена Черепанова…
— Вот беда-то где! Знал бы, ни за что не перешел на широкую колею…
— Ну, хватит. Мойся да садись обедать. Перед поездкой отдохнуть не мешает. — Мать взяла для него тарелку из шкафа.
За обедом Марья Николаевна сказала, ни к кому не обращаясь:
— Сегодня из артели человек приходил. Обмундирование шить кончили, но артель не закрывается. И надомницы, говорит, остаются. Новый заказ получили. Для мирного времени…
— И чего же он приходил, этот человек? — Леночка подняла свою лохматую голову.
— Спрашивал, рассчитывать на меня или нет.
— А ты что? — насторожился Митя.
— Сказала: с детьми посоветуюсь.
— Не нужно, мама, — мягко сказала Леночка. — Это ни вам, ни семье не нужно.
— Не будешь работать! — горячо и решительно отрубил Митя.
— Ты, Димушка, не горячись. Надо спокойно решать.
— Могу и спокойно. Скажи, ты боишься — на жизнь не хватит?
— Думаю, хватит. Да разве все в этом?
— Мало ли у вас забот по дому? — сказала Леночка. — Поберегите здоровье, мама…
— Вот что, — громко, словно на собрании, проговорил Митя. — Мы тебя выслушали, а теперь решаем: кончена работа. Нас двое, ты одна. Большинством голосов. Не то и Ваню заочно подключим…
Марья Николаевна помолчала, потом взглянула на Леночку:
— Тогда хоть Егорку возьми из садика.
— Нет, нет, мама! — воскликнула Леночка. — Он свалит вас за неделю…
В это время со двора послышался стук. Кто-то стучал палкой по калитке. Марья Николаевна опустила ложку. Так стучал только вызывальщик Кузьмич. Уже год, как не являлся сюда старик. Зачем же он пришел сегодня? Что ему нужно?
Марье Николаевне почему-то стало страшно. Но, преодолев слабость, тяжело опершись о стол, она поднялась и медленно двинулась к двери. Митя пошел за ней.
В полуоткрытой калитке стоял Кузьмич. Он был, как всегда, в валенках и ушанке. В руке у него была толстая суковатая палка. Жук свирепо лаял на него.
Увидев вышедших на крыльцо Марью Николаевну и Митю, старик пробубнил глухим, сипловатым голосом:
— Черепанову на двухсотый, сегодня в двадцать три ноль пять…
— Есть, Иван Кузьмич. Понятно! — точно так же, как всегда отвечал отец, ответил Митя. Только у отца никогда не дрожал голос.
На этом разговор мог закончиться. Но Марья Николаевна, поняв наконец все, быстро спустилась с крыльца.
— А ты, Николаевна, сказывала — забудет Кузьмич дорогу к твоему дому. А вот и не забыл. Вот и сынка твоего выкликать доведется. На дорогу, знать, выходит сынок. На широкую колею… — Он снял шапку, поклонился. — Час добрый!..
— Благодарствую, Иван Кузьмич, — словами отца тихо ответил Митя.
Опираясь на палку, вызывальщик пошел дальше, вверх по улице. А Марья Николаевна, глядя ему вслед и почему-то не видя его, чуть слышно прошелестела губами:
— Час добрый!..