— Финансирует?
— Ну да. А ты думал, на какие шиши мы вот это все?
Указательный палец Влада ткнул в направлении развесистой люстры на потолке; Богдан кивнул:
— Отель?
Ничего. Переночую где-нибудь в другом месте. Что-нибудь придумаю.
— Ну да, отель. И альбом, и студию, и залы, и гастроли эти долбаные…
Медленный поезд никуда не спешит. Все равно ведь рано или поздно доедет. Рано или поздно до кого угодно дойдет.
— А я думал, у нас государственный патронат, — сказал Богдан; неизвестно откуда всплыло имя, и он его озвучил: — Сергей Владимирович Полтороцкий.
— А вот этого я вообще не догоняю, — отозвался, потягиваясь, Влад. — Зачем ей всякая политическая шушера. Толку ноль, бабла тоже, просто пиарятся за наш счет.
И море, подумал Богдан.
— Ясно.
Все и вправду было ясно, по большому счету. А детали не имели значения.
— Пойду пройдусь, — сказал Богдан.
Косясь на валяющегося Влада, осторожно подхватил рюкзак и сумку с ноутом; его маневр остался совершенно без внимания, и хорошо.
Конечно, он рассчитывал еще ее увидеть. Где-нибудь в холле или возле отельной парковки: спортивный автомобиль, букет на капоте, маленькая Арна приподнялась на цыпочки, обнимая огромного пожилого француза, похожего на Депардье… Фигня какая. Он может быть какой угодно, этот ее Тьери. Совсем неважно, какой он, и даже не любопытно ничуть.
Богдан вышел на улицу, в пыльное солнце и жару; осень, и какое у нас, интересно, число?.. со счета дней он сбился давно, и за все это время в поле зрения так и не появился ни один календарь. Более того: с коротким смешком Богдан констатировал, что понятия не имеет, и какой это город.
Но с планом действий все было более-менее четко. Найти вокзал, взять билет и уехать домой. Он начал претворять план в жизнь тут же, немедленно, без зазора, как успел привыкнуть, путешествуя с Арной и ее кадаврами. Спросил дорогу у проплывающей мимо тетки, рыхлой, замедленной; тетка промолчала, и, пару раз тщетно повторив вопрос, Богдан двинулся дальше, отметив боковым зрением, что она только теперь наконец-то начала изумленно таращить глаза. Тот же фокус произошел и со следующими прохожими, молодой парой: эти раскачались переглядываться только после того, как Богдан отчаялся добиться от них хоть какой-то реакции и прошел мимо — не возвращаться же.
Надо замедлиться, понял он, всего-то, и запросто, ломать — не строить, тормозить — не разгоняться, немного инерции — и стану, как все нормальные люди… А пока вокзал возник на пути сам собой: точно, Костик же рассказывал, что этот город, по сути, одна длинная улица от вокзала до завода, на которой сосредоточена вся цивилизация… Он оказался местным уроженцем, Костик, так что же это все-таки за город, говорил же он?.. Так и не вспомнив, Богдан склонился к окошку кассы. Медленно, еще медленнее, так медленно, как только мог, назвал конечный пункт.
— Отходит через минуту, — тягуче, на басах, пропела кассовая блондинка. — Я могу пробить, но вы же не успеете…
Богдану стало смешно.
На верхней плацкартной полке пришло почти счастье. Я свободен, словно птица в небесах. Я был свободен всегда, я в любое мгновение мог вот так уйти, уехать, сбросить груз, оставить все безумие последних дней — месяцев, лет? — за кадром жизни, потому что не очень-то и хотелось. И вот пожалуйста, взял и сделал, как хотел. И никто не смог меня удержать…
Да кому ты нужен.
Последняя мысль была лишняя, подлая, слишком быстрая, чтоб он успел прищемить ей хвост. На нижней полке сидела девчонка, просто какая-то девчонка, просто коротко стриженая, и ложное узнавание тоже проскочило быстрее, чем получилось его разоблачить, осмеять, обесценить. Девчонка вынула айфон, воткнула наушники. Тормознутая и перед тем, она погрузилась в совсем уже стоячую, как желе, трясину мертвого времени, противно смотреть, особенно сверху, в искаженной приплюснутой перспективе.
Ладно; Богдан достал ноутбук.
Повозился на полке, устраиваясь если не поудобнее, то хотя бы приемлемо, чтобы не больно упирались локти и не ломило поясницу. По идее, пролежав черт-те сколько без работы, старый аккумулятор должен был разрядиться в хлам; но, к удивлению Богдана, ничего, пошло загружаться. Конечно, не стоило надеяться больше чем на пятнадцать минут работы — но эти самые пятнадцать минут, теперь-то он знал, были вечностью, морем, колоссальным ресурсом, в который очень многое можно успеть.
Но успевать оказалось нечего.
Поезд стучал, покачивал и потряхивал, убедительно задавая свой универсальный, стандартный для всех ритм, а Богдан пялился в монитор — и тщетно пытался синхронизироваться с самим собой, прежним, совсем недавним. Чужим, слегка удивленным взглядом сканировал он записи, те самые, с которыми рассчитывал, ну допустим, не сразу на нобелевку, но уж точно отправить их на международный конкурс по йельской программе (распечатка в вестибюле на доске объявлений), и чтобы все впечатлились, и сразу началось прекрасное будущее — в виде ли стажировки на тамошней кафедре, или именной стипендии, или какая разница чего; главное — чтобы поняли. Наконец-то попасть в закрытый, как тайная ложа, круг единомышленников, существующий неизвестно где, но ведь должен он существовать!..