Он помнил очень смутно, как его шваркнуло о камни, как на сетчатке отпечатался негатив — лиловая вспышка, лимонно-желтые рушащиеся стены, — а в следующее мгновение он и вовсе ослеп, и ужас этой слепоты, мой главный, физиологический, тщательно скрываемый страх, заслонил собою всё, заполнил все лакуны, избавил от рефлексии прочих ощущений и тем более от осмысления происходящего. Андрей даже не мог сказать точно, терял ли сознание, это, в сущности, и не играло роли. А потом зрение начало возвращаться пульсирующими болезненными пятнами, и одновременно вернулась прочая боль: прежде всего, смешно, в вывихнутой невесть когда щиколотке, и уже потом во всем теле. Терпимая, далеко не такая, как сейчас, боль.
Пришло в голову, что неплохо бы лечь, вытянуться на нарах; Андрей пошевелился и отказался от этой мысли. Не менять положения, ничего не трогать. Вспоминай, думай.
И тогда, за пару секунд до того, как меня грубо сдернули с земли, встряхнули и повели, заламывая за спину руки и матерясь отчаянно, с подвыванием и визгом, я попытался понять, есть ли оно у меня — свое время.
Стоп.
Время. Оно ведь возникло не в момент взрыва, а на долю секунды раньше, когда девушка-барби задала свой вопрос. Иначе она не видела бы меня, а я не услышал бы ее, не смог бы — а я же собирался ответить? — с ней говорить. Зачем ей надо было знать, который час? Кто она такая? Как вообще появилась в безвременье?
В тот миг мы с ней находились рядом, друг напротив друга, между нами было не больше полутора метров, я стоял лицом к отелю, а она, соответственно, спиной… Ее должно было швырнуть взрывной волной прямо на меня, и тоже, разумеется, оглушить, такую кукольную и хрупкую… Почему тогда ее тоже не арестовали? Тогда, на недлинном пути к зарешеченной машине, я был один. Или ее увели раньше, в другом направлении? Надо у них спросить… да, и нарваться снова на ритуальное: «Вопросы тут задаем мы».
А у него было много вопросов. И прежде всего они касались времени: жизненно важным казалось немедленно узнать, который час, какое сегодня число и какого месяца, какой год и день недели? Разумеется, ничего такого, чреватого диагнозом, он прямо не спрашивал, но кое-какую информацию успел считать с перекидного календаря на столе, с корявых загогулин шапки протокола, из обрывков разговоров снулых ментов между собой: вот же ж, сука, понедельник, день тяжелый, фигасе начинается неделька…
Понедельник, первое октября. Получается, я провел вне времени около полутора суток: дикая, алогичная конструкция, было бы куда более ожидаемо вернуться в тот самый момент, из которого я выпал тогда… Смешно, можно подумать, время хоть сколько-нибудь подчиняется нашей логике. С ровно той же вероятностью я мог быть выброшен в любое из тех времен, что рассыпались веером и мерцали передо мной там, в безвременье… Или нет? Я ничего не знаю об этом, и перебирать, будто цветные стеклышки, бесчисленные варианты, имитируя здравое размышление, попросту бессмысленно.
Беспокоило другое. Не укладывалось в систему, хотя относилось к той сфере, где она, система, была, где априори действовала пускай преступная, но все же человеческая логика.
Понедельник.
Семеро детей, сорок восемь взрослых… Жертв могло быть и намного больше. Если бы — и это очень просто, оно лежит на поверхности, плавает, приплясывая, словно поплавок, — если б не понедельник, а воскресенье. В воскресенье отель был набит до отказа участниками и гостями фестиваля, апогея культурной, да и вообще всей жизни этого города, литературоцентричного донельзя, до сумасшествия. Попробуй мыслить как террорист, отрешившись от личных рефлексий, от обычной человеческой морали, у тебя это всегда получалось более чем неплохо, так вот: если бы взрыв прогремел в воскресенье, он прозвучал бы на порядок мощнее и громче во всех смыслах. В воскресенье в это же время, пока они еще не разъехались по своим городам и странам… резонанс мог быть и международным. Почему же?..
А если не террористы — они, кстати, всегда публично берут на себя ответственность за произошедшее, и в твоих кровных интересах, чтобы так оно и случилось, — но если не профи, а какой-нибудь безумец-одиночка, вроде безработного Андрея Марковича, искренний ненавистник отеля, позорящего город, и этому человеку, наоборот, хотелось избежать по возможности лишних жертв… Так дождался бы, урод, окончания завтрака, чтобы они все порасходились по своим командировочным делам, ушли гулять, показывать город своим детям!.. Какого — прямо с утра, ровно в восемь?