Он еще что-то говорил, втолковывал страстным полушепотом, и ему уже не нужна была реакция и обратная связь, самодостаточному в своем монологе, и Вера отключилась с его звуковой дорожки, как всегда умела делать, сосредоточилась на сцене. Вслушивалась в чеканные музыкальные строчки, и это было так хорошо, так созвучно и близко, что казалось, вот-вот — и пробьются, прорастут, наконец, и мои новые стихи.
Берштейн предлагал авторский вечер в один из своих четвергов после Нового года, и надо согласиться, пересилив страх и желание спрятаться ото всех, недостойное, неумолимое. Вот прямо сейчас, после всего — подойти и сказать, что я согласна… До Нового года осталось не так много времени.
Скуркис снова о чем-то спросил, она не услышала — только уловила восходящую интонацию. Кивнула:
— Да, Жора.
— Буду рад видеть.
Машенька закончила читать, и все зааплодировали вслед за Мишей, первым приложившим ладонь к ладони. Скуркис встал, не переставая аплодировать, сделал Вере и всем остальным прощальный жест ладонью и вильнул в боковую дверь. А я, кажется, что-то ему пообещала, наверное, прийти куда-нибудь, где он будет читать. Уточню у того же Красоткина, он знает все обо всех, и приду, конечно же, приду. Если ходить везде, куда зовут, на все четверги и субботы, презентации и вечера, перфомансы и фестивали, то время улетает легко и незаметно, словно нанизанные друг на друга знакомые стихотворные строчки, не успеваешь оглянуться…
Как быстро уходит время.
О последствиях я вообще не думал… Не рассматривал такую возможность. Это была моя ошибка. Непростительная ошибка…
(Из допроса подозреваемого Марковича А.И.)
Меня зовут Гром.
Я — спецохранец, как и вы. Я провел двадцать лет на Окружности, и это были быстрые, стремительные годы. Мы вместе охраняли Мир-коммуну, не зная, что нас обманывают, что наши жизни бросают в огонь ради того, чтобы кто-то мог сидеть в безопасности внутри своего хроноса, бесконечно продлевая свое никчемное время и выбрасывая наружу лживые лозунги. Вы знаете, о ком я говорю, все мы с детства повторяли его имя… Правильно, Эжен Крамер. Он мог бы и дальше обманывать коммуналов, уверенных, будто живут в общности и счастье, а на самом деле обреченных на медленное праздное прозябание. Но не нас. Не бойцов спецохраны, элиту рабочего времени.
Мир-коммуна обязан нам всем. Этот мир принадлежит нам по праву — и не только он. Вы знаете, что я имею в виду. Я говорю о задворках.
Все вы, наверное, слышали: там, на задворках, у каждого — свое время. Но вы не знаете, что это значит. А это означает только одно: трусость. Там каждый боится жизни, забивается в скорлупу хроноса и замедляется, замедляется донельзя, надеясь обмануть смерть. Так делал Крамер, и ему это не помогло. Не поможет и им. Никому.
Мы придем, как друзья. Мы расколем их скорлупу, разорвем хроносы, мы предложим им самое ценное, что у нас есть — наше единство, наше рабочее время. Те, кому хватит смелости, несомненно, вольются в наши ряды. А остальным достанется по заслугам, и это справедливо.
Меня зовут Гром, и вы должны мне верить. Я никогда не предам вас, не замедлюсь, не спрячусь в хроноскорлупу. Я — в одном времени с вами. В нашем рабочем времени!
Мы с вами построим новый мир. Мир, где наше время будет лететь свободно и быстро, и жизнь каждого, кто силен и смел, кто не боится времени, станет прекрасной и наполненной смыслом, мгновенной и яркой, словно факел на ветру. Так будет! — это обещаю вам я. Меня зовут Гром.
А теперь — вперед!
У нас мало времени.
Я выдумал их всех.
Девушку Ирму и старика Эбенизера Суна, студента Богдана и поэтессу Веру, Арну и Полтороцкого, Игара, Грома и Молнию. Я придумал каждому из них его время, а себе сочинил свое. Выстроил будущее, позабавился с настоящим, попытался даже взглянуть на время извне. Мои чисто литературные игры не имеют никакого отношения к реальности: ну разумеется, взрыв отеля я выдумал тоже, равно как и сам отель.
Хотя не удивлюсь, если примерно там его и построят.
А потом и взорвут.
Писатель Андрей Маркович, конечно, тоже не больше чем воображаемый персонаж. Если где-то и списанный с себя, то в крайне лестной модификации. И все комплексы автора явственно просвечивают наружу, я отдаю себе в этом отчет. Но в литературе я требую от себя только одного — честности. Которая не имеет ничего общего с документализмом.
Потом я придумаю что-нибудь еще.
У меня есть время.
2011—2013