— Перестань. Ну что ж ты…
Она отодрала от себя его пальцы, словно копошащихся волосатых морских животных, вскочила, отпрянула как можно дальше — к наглухо запертому окну, за которым с утра золотились на уровне глаз опавшие листья на брусчатке, а сейчас были только ее собственное отражение и невнятная мгла. А надо было наоборот, к двери, и сразу бежать, в хостеле же никого, звать на помощь бесполезно, боже мой, Жора Скуркис, мы же знакомы целую вечность, что за дикая ситуация, мне пятьдесят семь лет…
— Жора, я пожилая женщина. Я тебе в матери… то есть, конечно… я намного старше тебя!
Скуркис повертел ладонью, рассматривая багровеющие ссадины, затем потянулся на кровати, как огромный кот — и пружинисто, почти прыжком поднялся на ноги. Вера вжалась поясницей в холодный, льдистый подоконник. Какая глупость. Какой кошмар…
— Ну что ж, дорогая, значит, мы с тобой трагически разминулись во времени, — он отступил на шаг и широко улыбнулся, взявшись за ручку двери. — Спокойной ночи. …Какого, спрашивается, тогда по фестивалям ездить?.. — пробормотал уже где-то далеко, в коридоре, гулко поднимаясь по каменным ступенькам.
Вера еще долго стояла у окна, застывшая, замершая, как насекомое, под воздействием идущего оттуда мглистого холода.
Потом перестелила одеяло на Катиной кровати.
Подняла с пола кипятильник.
Набрала в кружку воды.
И только тогда заплакала — сразу обо всем.
— Вы не являетесь членом ни одного писательского союза и никогда не принадлежали ни к каким литературным группам. Почему?
— Почему, было дело. Когда-то одна девочка в нашем классе придумала СКАВР — Секретный Клуб Авторов Великого Романа. Завела особую тетрадку в клеточку. Многие записались, и я в том числе… Мы все перессорились в тот же день!
А если серьезно, это, наверное, замечательно, когда у людей есть потребность общаться с себе подобными, весело проводить время, дискутировать, выпивать и так далее. И если такой союз что-то дает им в практическом, организационном плане, тоже неплохо. Но у меня такой потребности нет. И в поддержке, слава богу, пока не нуждаюсь. А литература сама по себе — она же, понимаете, довольно одинокое занятие…
Меня зовут Молния. Было — давно — и другое имя, но мне нравится это.
Сегодня опять просыпаюсь до таймера. Закрываю глаза, пытаясь вновь провалиться в сон; не люблю. Но этой мысли как раз хватает, чтобы совсем проснуться. Ну и ладно. Осталось всего восемь минут. Восемь коммунальных минут.
Все вокруг еще храпят, не было случая, чтобы кто-нибудь из них проснулся раньше таймера, о котором они, ясное дело, понятия не имеют, таймер настроен на мою и только мою хроночастоту. Храпит качок с драконами на бицепсах, закинутых за бритую голову, и скрученной змеей на животе. Храпит, лежа ничком, хлюпик-мулат в дреддах, похрапывает блондинка, разбросавшая в обе стороны здоровенные сиськи в пирсинге, и ее коротконогая рыжая подружка тоже храпит — или она подружка того пожилого дядьки с шерстью на груди?.. Ночью по левую руку точно кто-то трахался, ненавижу умельцев, совмещающих трах и сон в одном доме, они бы еще и жрали здесь же, дай им волю. Воля индивида священна и т. д. и т. п., смотри кодекс свободного гражданина Мира-коммуны, — но, к счастью, чтобы обеспечивать в мире порядок, есть я. Меня зовут Молния, если кто забыл. Я — ликвидатор.
Духотища и вонь, как всегда по утрам, когда мне приходится дышать с ними одним воздухом. Две минуты до таймера. Долго. Можно было бы уже встать и даже пройти в душ, но я не хочу ни секунды быть таким же, как они.
В отличие от них — всех до единого! — у меня есть работа. У меня есть цель. У меня есть — никто из них, сопящих в две дырки, даже и не понял бы, о чем это я, — свое время.
В ожидании закрываю глаза, чтобы не видеть этих рож, и веки тяжелеют, и я успеваю посмотреть микросон об отвесных скалах и железных шипах на ботинках, о натянутом тросе, внезапно выскальзывающем из рук…
Таймер!!!
Он включается неслышно — ни для кого, кроме меня. И начинает все ускоряющийся отсчет моего, только моего рабочего времени.
Подхватываю форму и мобилу, и вот я уже под душем, струи лупят в шею и плечи, разгоняя кровь и нервные импульсы, поднимаются дыбом мокрые волоски по всему телу, взрываются вулканчиками островки жара в мозгу, сливаясь в горячий шлем на бритой голове, деревенеют мускулы перед тем, как налиться железом, на мгновение подбираются яйца, встает член. Организм встряхивается, перестраиваясь, входя в рабочий ритм, и полет капель с потолка становится медленным и парящим, как снег, я могу без труда поймать в ладонь каждую из них, предварительно пометив безошибочным взглядом. Но у меня нет на это времени.