Между тем, когда место перед домом несколько освободилось, служащие возобновили попытку протиснуться к хозяину; это удалось им лишь отчасти, но во время кровавой развязки они были уже поблизости. Доктор Гагенбах сумел воспользоваться обстоятельствами.
— Дорогу врачу! — крикнул он, протискиваясь вперед. — Пропустите меня!
Это помогло: в толпе образовался узенький проход, и через несколько минут служащие окружили Дернбурга. Но он, забыв о своей безопасности, стоял на коленях возле Эгберта, поддерживая его голову, а когда доктор склонился, чтобы осмотреть рану, спросил тихим голосом, в котором слышался страх:
— Смертельно?
— Очень тяжело, — громко и серьезно ответил Гагенбах. — Надо сию же минуту перенести его.
— Ко мне! — сказал Дернбург.
— Да, это лучше всего. — Доктор быстро наложил повязку и повернулся к Ландсфельду, чтобы осмотреть и его. — Никакой опасности! — крикнул он окружающим. — Он просто оглушен ударом. Отнесите его в дом, и он скоро придет в себя, а в моей помощи нет надобности. Вот Рунек — тот тяжело ранен.
Его вид показывал, что он считает весьма возможным смертельный исход; и это решило дело: рабочие взволнованно заговорили, а когда Рунека подняли и понесли, толпа уже была настроена по-другому. Рабочие смотрели на своего депутата, которого выбрали назло хозяину. Залитый кровью, безжизненный, Рунек лежал на руках служащих, несших его, а их старый хозяин шел рядом, держа его за руку. Все молча отступали, пропуская печальную процессию; не слышалось ни слова, ни звука, тысячную толпу охватило могильное молчание.
26
Тем временем в господском доме со страхом ждали исхода беспорядков; с заводов отчетливо доносились крики. Майя была еще в парке, когда ее отец был уже среди рабочих, а потому не могла переговорить с ним. Она пошла к Цецилии с намерением излить ей все, что накопилось у нее на сердце, но нашла ее в таком безумном страхе и волнении, что разговор оказался невозможным.
— Оставь меня, Майя! — с отчаянием сказала ей молодая женщина. — Оставь меня хоть на время! Позднее я выслушаю все, отвечу на все вопросы, но теперь я не могу думать ни о чем, кроме опасности, которой он подвергается!
Она выбежала на террасу, с которой можно было видеть заводы. У бедной Майи стало еще тяжелее на сердце. «Опасность, которой он подвергается!» Ведь это могло быть сказано только о ее отце, которого Цецилия так полюбила. Неужели ему серьезно грозит опасность со стороны его рабочих?
Так прошло больше часа; Майя не могла дольше выдержать. Что подумает Оскар о ее отсутствии? Он может предположить, что она колеблется в своем решении и хочет, чтобы он уехал один, чтобы он погиб! Она должна вернуться к нему хоть на несколько минут, чтобы сказать ему, что говорить с отцом теперь невозможно. Задыхаясь, она бросилась в парк, уже погруженный в глубокие сумерки, и вдруг встретила отца.
Дернбург со своими спутниками выбрал кратчайший путь по той же узенькой боковой дорожке, по которой пришел на заводы и которой не было видно с террасы. Дорогой Эгберт пришел в себя от боли, которую причиняло ему движение. Его первый вопрос был о Ландсфельде; Гагенбах и ему сказал, что тому не грозит ни малейшая опасность; Эгберт с облегчением вздохнул.
В первое мгновение Майя увидела только отца и порывисто бросилась ему на грудь.
— Ты жив, папа, ты спасся! Слава Богу, теперь все будет хорошо!
— Да, спасся, но вот какой ценой, — тихо сказал Дернбург, указывая назад.
Девушка только теперь заметила раненого и вскрикнула от ужаса.
— Тише, дитя мое, — остановил ее Дернбург. — Я не хотел пугать вас. Где Цецилия?
— На террасе. Я сейчас скажу ей; она чуть не умирает от страха за тебя, — прошептала Майя, испуганно глядя на товарища детства, который был похож на умирающего, и поспешила к Цецилии.
Дернбург велел отнести Эгберта в собственную спальню и положить на кровать.
Доктор хлопотал возле раненого и отдавал приказания прибежавшей прислуге; вдруг дверь порывисто распахнулась, и в ней показалась Цецилия в сопровождении Майи; не обращая внимания на присутствующих, даже не взглянув на них, она кинулась к постели раненого и опустилась на колени.
— Эгберт, ты обещал мне жить! — в отчаянии вскрикнула она. — Ты все-таки искал смерти!
Дернбург остановился, пораженный. Никогда в его мыслях не зарождалось даже малейшее подозрение о существовании этой любви; теперь одно мгновение выдало все.
— Я не хотел смерти, Цецилия, право, не хотел, — тихо ответил Эгберт, — но спасти его иначе не было возможности.