— Вам понравилось при дворе? — спросил он, уже зная ответ.
— Не слишком. Я не смогла бы вынести такую жизнь. Одежда прекрасна. Беседа занимательна. Но они только и делают, что танцуют и играют в карты да пресмыкаются перед королем. Я нахожу это очень скучным. У меня была всего одна подруга: мистрис Анна Болейн, приятельница короля.
— Говорят, она ведьма, — заметил Бэн.
— Да, такие сплетни ходят, — рассмеялась Элизабет. — Те, кто их распространяет, прекрасно понимают, что король хочет иметь наследника, а поэтому ему необходимо избавиться от королевы Екатерины. Но их ужасно злит, что король влюблен в Анну и не хочет брать в жены французскую принцессу, а желает сделать своей королевой англичанку незнатного происхождения.
— Какая она?
— Неотразима, хотя красавицей назвать ее нельзя. Сердце у нее доброе, вот только ее дядя, герцог Норфолк, всячески ею манипулирует. Анна очень боится происходящего, хотя старательно скрывает свои страхи. Мне ее жаль. И я счастлива тем, что могу жить свободно.
— Кого еще вы видели при дворе? — спросил он.
— Еще одного шотландца. Единокровного брата короля Якова, — пояснила она.
— Что он делает при дворе короля Генриха? — удивился Бэн.
— Он личный курьер своего брата. Его зовут Флинн Стюарт, и мы стали друзьями. Потому что, как и я, он там чужой.
Бэн почувствовал укол ревности.
— Вы целовались? — выпалил он.
Элизабет застенчиво улыбнулась:
— Целовались. Несколько раз.
— А кого еще вы целовали? — не выдержал Бэн.
— Никого! — рассмеялась Элизабет. — Только Флинна. Я не распутница.
— И все же вы его целовали, — настаивал Бэн. — Чужака. Едва знакомого.
— Похоже, у меня слабость к шотландцам, — пошутила она и, поднявшись, объявила: — Я иду спать. Мой день начинается рано. Доброй ночи, Бэн. Я рада, что вы снова с нами.
Он еще долго сидел за столиком. И правда, хорошо, что он вернулся. Но следует сдерживать свои чувства. Жаль, что такая невеста не для него! Он — незаконный сын. Ему нечего ей предложить. Кроме любви, которая, как он вдруг осознал, растет в его сердце. Но Элизабет заслуживает человека, который может дать Фрайарсгейту еще что-то, кроме своего сердца.
Бэн несколько минут смотрел на огонь, потом встал и поднялся к себе.
Только тогда Мейбл приоткрыла глаза. Она вовсе не спала, а слушала и наблюдала за всем сквозь полузакрытые веки. Она видела выражение лица Бэна. Выражение лица человека, которого, терзают муки любви. Ошибается ли она или парнишка что-то испытывает к Элизабет? А Элизабет, не ведающая, что такое любовь, равнодушна к нему. Мейбл не знала, стоит ли расстраиваться по этому поводу. Придется не спускать с него глаз. И конечно, следует обсудить сложившееся положение с Томасом Болтоном. Покачав головой, она толкнула мужа в бок:
— Поднимайся, старик. Пора спать.
Эдмунд с ворчанием встал и поковылял в спальню, где заснул, не успев коснуться головой подушки.
Элизабет встала рано и вместе с Бэном отправилась осматривать отары. Матки казались меховыми шарами, ягнята жирели на материнском молоке и зеленой травке. Бараны стояли немного в стороне, как короли, обозревающие своих поданных.
— У вас прекрасные луга, — заметил Бэн. — Неудивительно, что овцы такие здоровые. Шотландские луга не так обильны травой. Ваш Фрайарсгейт — словно волшебное царство.
— Правда? — улыбнулась она. — Я тоже считаю, что это лучшее на земле место. И я хочу быть здесь всегда. Больше я не покину Фрайарсгейт.
Они вернулись домой в начале вечера. На склонах холмов уже загорались огни в честь кануна Иванова дня. Перед домом были расставлены столы, и слуги спешили разнести еду. Тут же стояли бочонки с элем. Все обитатели Фрайарсгейта были приглашены на праздник. На скамьях рассаживались женщины, мужчины и дети. Все дружно принялись за еду. Каждая семья принесла хлебные корки, деревянные чаши и ложки. В корки накладывалось баранье жаркое с луком и морковью. На блюдах лежали жареные куры и озерная форель, караваи мягкого хлеба, сыр, масло и свежие фрукты. Чаши снова и снова наполнялись добрым элем.
Дети, наевшись, бегали вокруг, старательно собирая хворост на большой костер, который будет разложен недалеко от дома.
Воздух был влажный, но теплый. Сумерки сгущались. На небе стали появляться звезды.
И тут хозяйка Фрайарсгейта встала:
— Кто хочет помочь мне разжечь костер?
Дети окружили ее. Каждый умолял выбрать именно его. Она повернулась к Бэну.
— Кого бы вы выбрали? — спросила она.
Он обвел глазами шумный круг, и взгляд его упал на маленькую девочку, которую оттеснили назад. Она уныло понурилась, понимая, что слишком мала, чтобы ее заметили. Увидев белокурые косички девчонки, Бэн подумал: возможно, так выглядела Элизабет в детстве, и подхватил малышку на руки. Ее улыбка согрела ему сердце.
— Вам поможет вот эта красотка, леди, — объявил он.
— Прекрасный выбор, сэр, — похвалила Элизабет. — Возьми меня за руку, Эдит, и мы вместе зажжем костер.
Бэн удивился, что она знает имя ребенка. Здесь собралось столько детей, как же она может помнить всех?
Девочка вцепилась в руку Элизабет. Факел коснулся горы хвороста — раз, другой, третий… И пламя вспыхнуло. Послышались радостные крики.
— Молодец, малышка, — сказал он Эдит.
Девочка снова одарила его милой улыбкой.
— Спасибо за то, что выбрали меня, сэр.
Поклонившись ему, она убежала к матери.
— Как вы добры, — тихо заметила Элизабет.
— Я видел, как отчаянно она хочет, чтобы ее выбрали, но не надеется на это. Трудно игнорировать молчаливую мольбу. А как обращались с тобой, когда ты была маленькой?
— Когда-то мы, сестры, были очень близки. Но после того как Филиппа побывала при дворе и вернулась домой, все изменилось. Она едва дождалась, когда снова поедет ко двору уже в качестве младшей фрейлины. Только об этом и думала, и, откровенно говоря, это ужасно раздражало.
— Мне хотелось бы познакомиться с твоей старшей сестрой, — усмехнулся он.
— Не получится. Теперь она аристократка. Графиня. И никогда этого не забывает. Но я была бы несправедлива к Филиппе, если бы не упомянула о том, как она была добра ко мне.
Музыканты заиграли веселый танец, и вокруг костра образовался круг. Бэн взял Элизабет за руку и присоединился к танцующим. Они плясали весело, самозабвенно, любуясь летящими в воздух искрами. По мере того как сгущалась тьма, пары стали исчезать во мраке. Круг танцующих становился все уже.
Поддавшись общему настроению, Элизабет потянула Бэна прочь от костра.
— Что ты делаешь? — вырвалось у него.
— Я еще никогда не покидала танцы рука об руку с мужчиной. Мне двадцать два года. Не находишь, что уже пора?
— Но тебе известно, чем занимаются парочки, бегущие прочь от огня?
— Разумеется. Любят друг друга, — чистосердечно призналась она. — А ты хотел бы любить меня, Бэн?
Он замер как вкопанный. И хотя не видел ее лица, чувствовал, что ладонь, лежавшая в его руке, была крепкой и теплой.
— Элизабет, ты говорила, что ты не распутница, и все же теперь предлагаешь испытать страсть вместе. Я должен точно понять, чего ты ждешь от меня.
— Ты не хочешь поцеловать меня? — улыбнулась она.
— Очень.
— Почему же не целуешь?
— Не ты ли когда-то утверждала, что поцелуи ведут к ласкам, а ласки — к страсти?
— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, — заупрямилась она. — Мне двадцать два года. Старая дева, почти не имеющая шансов пойти к алтарю, которая хочет, чтобы ее целовали. Бэн Маккол, я хочу, чтобы меня целовали во тьме Иванова дня. Чтобы меня целовал мужчина, которого я люблю. Которым восхищаюсь. Как тобой.
Она прижалась к нему и обвила руками его шею.
Бэн ощущал прикосновение ее грудей. Ее стройного тела. И на мгновение закрыл глаза, наслаждаясь чувствами, которые она будила в нем.
Он коснулся губами ее губ.
— Поцелуй меня, — прошептала она. — Поцелуй.
И он повиновался.
Один поцелуй перетекал в другой, третий…
Элизабет вздохнула. Теплое дыхание коснулось его лица. Он погладил ее по щеке, сжал лицо ладонями и стал целовать лоб, веки, нос, щеки и подбородок… А потом снова припал к губам. Каким испытанием воли стали для него эти поцелуи!