Платьице на Бонни Неизвестной было в голубых маргаритках и такое короткое, что преподобный в полном смысле слова не знал, куда девать глаза: одеваясь утром, она, вероятно, не предусмотрела, что будет стоять перед человеком, сидящим на земле. Он хотел было с благодушием доброго дядюшки ответить, что, мол, давно уж оттанцевал свое, но по возрасту еще не годился ей ни в дядья, ни в отцы, пусть даже она к нему обратилась именно так. И потому он сказал просто:
— Не самая удачная мысль.
Тут, как будто одной неудачной мысли было мало, Бонни Неизвестная присела на корточки, с тем, без сомнения, чтобы оказаться вровень с собеседником и вести более непринужденный разговор, но не подумав при этом, докуда вздернется подол ее платья. Трусы у нее тоже оказались голубые. Маргариткам в тон.
— Понимаете, какое дело… — сказала она, не попадая интонацией в такт содержанию. — Тут все поголовно женатые. Я-то не вижу ничего зазорного в том, чтобы потанцевать с женатым, — танец ровным счетом ни к чему не обязывает. Но ведь они все притащили сюда жен.
— А жены считают, что танец обязывает? — Джо Майк старался смотреть только ей в глаза.
— Именно, — ответила она печально и заправила прямую светло-каштановую прядь за ухо.
В этот миг на преподобного снизошло озарение: Бонни Неизвестной следует уехать из Лос-Анджелеса или в самом крайнем случае — перебраться в тот квартал, где никто не знает ее старшую сестру, потому что, если не сравнивать с нею, Бонни была девушка вполне привлекательная. Но они смотрелись как шетлендский пони рядом с породистой скаковой лошадью, хотя преподобный и понимал, что не знай он Беверли, слово «пони» никогда бы не пришло ему на ум. Из-за плеча Бонни он видел, как на лужайке Беверли танцует с полицейским — причем не с мужем, — и полицейский этот по виду очень счастлив.
— Ну, пойдемте… — протянула Бонни просяще и плаксиво. — Тут, кажется, только вы да я без пары.
— Если вы пару себе ищете, то это не ко мне.
— Да просто потанцевать хочу, — сказала она и положила ему руку на то колено, что было не занято бумажным стаканчиком.
Поскольку преподобный Джо Майк как раз мысленно бичевал себя за то, что позволил внешним приличиям возобладать над истинным милосердием, он заколебался. Помыслил бы он хоть на две секунды о приличиях, если бы хозяйка попросила станцевать с нею? Если бы сейчас перед ним на корточках сидела не сестра Беверли Китинг, а она сама, если бы это ее широко расставленные синие глаза были устремлены в его глаза, и ее платье взбилось так высоко, что открылось нижнее белье… — тут он остановил разбег воображения и даже незаметно потряс головой. Нехорошие мысли. Он попытался вновь обратить свой разум к пяти хлебам и двум рыбам, а когда убедился, что — вотще, поднял указательный палец и сказал:
— Один раз.
Лицо Бонни Неизвестной озарила улыбка, преисполненная такой благодарности, что преподобный Майк задумался — а случалось ли ему раньше сделать столь счастливым хоть одно живое существо? Они поставили свои стаканчики и принялись поднимать пастора с земли, что оказалось делом мудреным. И прежде чем выпрямиться окончательно, оказались в объятиях друг друга. Из этой позиции Бонни нетрудно было сцепить руки у пастора на шее и повиснуть на нем на манер епитрахили, которую тот надевал на исповеди. Он неуклюже обхватил ее обеими руками за талию — в самом узком месте, большие пальцы встретились под сходящимися ребрами. Он не знал, смотрит ли на них кто-нибудь. И вообще был охвачен ощущением невидимости, словно таинственное облачко лаванды, окутывавшее сестру Беверли Китинг, скрыло его от всего мира.
На самом деле, до того как залучить преподобного, Бонни все же удалось уломать еще одного партнера, но завершилось это так печально, что не потянуло даже и на полтанца. Она оттащила в сторонку Дика Спенсера, работавшего в поте лица над апельсинами, сказав ему, что по трудовому законодательству соковыжимателям полагается перерыв. Массивные роговые очки придавали Дику Спенсеру очень умный вид — он казался гораздо мозговитее, чем Фиксов напарник Ломер, который не захотел одарить девушку незабываемыми мгновениями, хотя она дважды со смехом прильнула к нему всем телом. (Дик Спенсер и вправду был умен. А вдобавок еще и очень близорук — до такой степени, что, когда в пылу задержания с него сбивали очки, вообще ничего не видел. И мысль, что человек, которого он вяжет, пустит в ход ствол или нож, а он этого может не заметить, привела его сперва на вечерние курсы, потом в юридический колледж и заставила получить высший балл на экзаменах.) Бонни взяла Спенсера за липкую руку и повела на задний двор. Там, стукаясь о других танцующих, они расчистили себе место. Обхватив Спенсера за шею, она чувствовала под рубашкой его тонкое тело — приятно тонкое, такое тонкое, что могло бы обвить собой девушку дважды. Второй заместитель прокурора, Казинс, был посимпатичней, можно даже сказать — красавец, но видно было, что чересчур много о себе понимает. А Дик Спенсер такой лапочка, и вот она в его объятиях…