Вновь они пересеклись по службе, когда Дмитриев для изучения дел на местах объехал все крупные центры на территории, контролируемой Добровольческой армией к концу февраля 1919 года. По личным впечатлениям и докладам Орлова он подготовил отчет в вышестоящие штабные инстанции, раскрывающий реальное положение дел в контрразведывательных службах. А их было, ни много, ни мало, 12, включая такие экзотические, как КРО националистической организации «Союз Русских людей» и осведомительный отдел князя Кочубея, претендовавшего одно время на роль гетмана Украины.
«Клубок змей» — иначе не назовешь то, что творилось в спецслужбах, поскольку все их начальники поголовно претендовали на лидерство, преследуя далеко не государственные интересы.
Орлов не скрыл от ревизора, что и структура, возглавляемая им самим, далека от совершенства и в плане внутренней организации, и по подбору личного состава, и в деятельности.
Еще до приезда Орлова в Одессу контрразведкой штаба Добровольческой армии Одесского района заправлял прапорщик Павел Яковлевич Логвинский, с которым новому начальнику КРО пришлось работать еще в царской армии, в комиссии генерала Батюшина. И когда мы отмечали, что среди ее сотрудников оказались лица с далекими от привычного понимания моральными принципами, то прежде всего имели в виду Логвинского. Из-за его невероятной тяги к деньгам и в силу этого участия в разного рода комбинациях по вымоганию взяток была скомпрометирована вся комиссия.
Будучи арестован в марте 1917 года, он сумел после Октябрьской революции освободиться из тюрьмы, в конце года уехал в Одессу и как бывший офицер, окончивший юридический факультет Московского университета, вновь очутился в контрразведке.
Кроме дела, заведенного на известного румынского коммуниста Бужора, в производстве КРО ничего при Логвинском не было. Зато бесследно исчезла крупная сумма царских денег, отобранных у подпольщика при аресте. Этот факт Орлов вынужден был констатировать, когда принимал «хозяйство» от предшественника, скрывшегося от возможного суда в Константинополе. Там Логвинский поступил на службу в английскую контрразведку и постарался всячески скомпрометировать Орлова, приписывая ему свои грехи по части взяток и добросовестную работу на большевиков в Петрограде. Все это отразится в соответствующих досье и аукнется Орлову в эмигрантские годы.
Однако вернемся к генштабовской контрразведке Добровольческой армии.
В отличие от армейских аппаратов она наделялась правом вести агентурную работу не только в тыловых районах, но и на территории Советской Республики и даже в европейских странах. Однако все это оставалось только на бумаге.
Орлов, работая в комиссии по реформе контрразведки, как мог, помогал капитану Дмитриеву. Начальники же его, похоже, мало интересовались состоянием дел в сфере борьбы со шпионажем вне фронтовой полосы. Лучшей иллюстрацией тому может служить обнаруженное нами в Государственном архиве Российской Федерации письмо капитана на имя своего начальника полковника Петра Григорьевича Архангельского, обосновывающее уход Дмитриева в отставку. На наш взгляд, есть смысл познакомить читателей с этим документальным свидетельством состояния контрразведки в отделе Генерального штаба Военного управления при Главнокомандующем войсками Юга России.
«22/VIII, 1919 года.
Ростов-на-Дону.
ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫЙ ПЕТР ГРИГОРЬЕВИЧ,
Сейчас я подал рапорт об освобождении меня, ввиду переутомления, от занимаемой должности. Переутомление — это не предлог, а действительная причина, побуждающая меня сложить с себя обязанности, — явилось же оно следствием следующих условий:
Как Вы знаете, я был приглашен в ноябре минувшего года на большую и ответственную должность Начальника Контрразведывательной Части Генерального Штаба, причем раньше принятия должности изложил свой взгляд на организацию и постановку дела. После принципиального одобрения моего проекта по всем восходящим инстанциям я принял должность, имея в виду приложить все мои познания, большой запас энергии и специальные средства связи для постановки К. Р. дела на надлежащую высоту. Прошло 6 месяцев со дня вступления моего в должность, и я с грустью должен констатировать, что все мои старания, все усилия организовать К. Р. аппарат ни к чему не привели. Все просьбы, все доклады, встречая повсюду отзывчивость и одобрение, в конечном счете наталкивались где-то на какую-то невидимую преграду, что на практике сводило их к нулю. Главная причина — отсутствие денег для постановки дела и, как последствие, — отсутствие служащих.
Прибыл я сюда из Одессы, имея целую сеть сотрудников, освещающих Киев, Одессу и Крым. Все это были люди опытные, весьма интеллигентные и, главное, преданные делу и любящие свою Родину. Не получая в течение нескольких месяцев никакой материальной поддержки, они вынуждены были искать себе службу на стороне и перестали обслуживать меня. Таким образом, освещение указанных выше областей прекратилось.
Привезенные мною с собой служащие, изнуренные непосильной, весьма неблагодарной и плохо оплачиваемой работой, удерживались лишь благодаря личным хорошим отношениям и надеждой на лучшее будущее. Но, видимо, они потеряли и надежду, и сердце, ибо часть уже ушли, а оставшиеся два чиновника усиленно просят о переводе их в другие, конкурирующие со мною и окладом и положением учреждения. Таким образом, аппарат автоматически прекращает свое существование.
Здесь нельзя не задуматься над последствиями смерти К. Р. части Генштаба. Думается мне, что не только с моим уходом, но вообще с упразднением К. Р. Генштаба, потенциал последнего не изменится.
И, действительно, за все время своего существования К. Р. не имела возможности выполнять свои задачи и, таким образом, не отвечала своему назначению. Главный орган ее — агентура — глаза и уши организма — совершенно отсутствовал. Моя мысль об устройстве контрольных пунктов, регулирующих и регистрирующих лиц, переходящих границу возрождающегося государства, была всеми подхвачена и, видимо, всех заинтересовала, так как для насаждения этих пунктов не жалелись даже никакие деньги. Между тем, пункты эти, призванные для того, чтобы обслуживать нужды К. Р. части Генштаба, на практике выродились во что-то настолько уродливое, более похожее на частно-комиссионную контору, нежели на учреждение Генштаба. И, в сущности, никому не нужное, что, кроме нареканий в широкой публике и различных грязных намеков вокруг имён тех лиц, которые так или иначе прикасаются к этому делу, ничего не вызывает. Причина та же — отсутствие служащих.
Трудно найти служащего, умеющего обсудить ту или иную поездку или массовое передвижение с точки зрения пользы и нужд Генерального Штаба и соображений государственного характера, и, таким образом при наличном составе эта работа превращается в машинальное штемпелевание паспортов. А, между тем, пунктам этим почему-то придают такое значение, что они совершенно затмили всю контрразведывательную часть, при которой, по существу, они должны быть лишь вспомогательными органами, этим же вопросом уже занимается половина Особого Отделения, и много отнимает времени у других начальствующих лиц.
Меньше всех интересуюсь этим делом я, по должности своей имеющий к нему ближайшее отношение. Не могу же я, после прежнего следственного и прокурорского стажа, имея 12 лет специальной практики по борьбе со шпионажем, которым сейчас нельзя пренебрегать, на склоне четвертого десятка лет, превратиться в участкового паспортиста.
И вообще, считаю себя достойным иной котировки, нежели армейский капитан выпуска 1917 года.
Этим вопросом личного самолюбия можно было бы пренебречь, чему не раз уже были с моей стороны примеры, если бы я видел, если бы я знал истинный взгляд на мою деятельность моего начальства. Однако на всю мою деятельность я ни разу не получил ни указаний, ни направлений работы, ни критики её по существу, — были лишь нарекания, жалобы и скорое суждение по ним, даже без объяснения с моей стороны, даже без объявлений мне об этом. Вспомните случай с НОВАКОМ, наветы на меня Генерала ВЕНЗЕНГРА и Капитана РАЛИГА, до сих пор, между прочим, мне не предъявленные, что лишило меня даже права оправдаться по существу до осуждения моего поведения. Эти и другие случаи, которые лучше не вспоминать, показали мне, что не только на благодарность или поощрение, но даже на простую поддержку в нужную минуту мне надеяться нечего. Согласитесь, что при сознании бесцельности работы и беспомощности своего положения дальнейшее пребывание в этой должности для одного лишь получения жалования нельзя признать честным.