Если же обратить взгляд в 20-е годы, то прежде всего вспоминается бегство в Финляндию основного агента по ставшей уже легендарной операции «Трест» — Эдуарда Стауница-Селянинова-Опперпутта.
Позднее изменили своей стране и строю, на который работали, резидент в Турции Агабеков и чекист из Закавказья Думбадзе. О них много писали за границей. Книгу Агабекова в девяностые годы не раз издавали большими тиражами и в России.
А вот о предательстве сотрудника резидентуры Иностранного отдела ОГПУ в Берлине в 1924 году мало кто знает. Возможно, историки раскопают еще более ранние факты из деятельности советских органов госбезопасности, но пока мы будем говорить о первом чекисте-невозвращенце.
Событие, которое произошло 24 августа 1924 года и последствия которого проявились через несколько лет, стало роковым для Владимира Григорьевича Орлова и фактически привело к полному устранению его как деятельного и многоопытного фигуранта тайных поединков с ОГПУ и спецслужбами некоторых стран Европы. В этот день на квартиру к белоэмигранту, бывшему полковнику Дмитрию Васильеву явился ничем не примечательный человек. Как оказалось, он был русским и работал в советском Полномочном представительстве в Берлине. В подтверждение своих слов он предъявил дипломатический паспорт на фамилию Сумароков с соответствующими отметками германского министерства иностранных дел. Звали его Михаил Георгиевич.
Каково же было удивление Васильева, когда непрошеный гость заявил, что является сотрудником Берлинской резидентуры иностранного отдела ОГПУ и занимается агентурной работой в среде белых эмигрантов, почему и знал о бывшем полковнике. Знал он и о принадлежности Васильева к группе другого бывшего офицера — Герольда Зиверта, состоявшего на службе в отделе 1 А Полицай-президиума.
Первоначально хозяин дома подумал, что это попытка его завербовать, однако быстро уяснил действительные намерения Сумарокова. Михаил рассказал, что оформил отпускные документы, но в Советский Союз не выехал, а остался в Берлине, не поставив об этом в известность свое руководство. 1 августа срок отпуска истек, однако в посольстве он не появился, скрываясь на квартире своей любовницы немки Дюмер. Мотивы своего «невозвращенчества» Сумароков определил прозаически — мол, сплели вокруг него интриги и хотели откомандировать на родину для применения к нему репрессивных мер с перспективой возможности расстрела.
Васильев уловил главное: на беглеце можно неплохо заработать. Поэтому уже на следующий день он привел бывшего дипломата к своему полицейскому начальнику Зиверту, который, что называется, выпотрошил гостя полностью.
То, что рассказал о себе Сумароков, мы можем подтвердить лишь частично. Биографические заметки его сохранились в коллекции видного эмигранта-историка Бориса Николаевского в Архиве Гуверовского института войны, революции и мира в Стенфорде (США). Обнаружил их российский исследователь, основатель историко-документального альманаха Борис Бортневский и опубликовал в 1996 году в 7-й книге данного издания.
По оценке Бортневского, материалы Сумарокова — это «интереснейшее» описание его деятельности во Всеукраинской ЧК в годы гражданской войны, в иностранном отделе ГПУ Украины, а затем в резидентуре в Берлине. Даже если бы нелепая смерть историка в расцвете лет не прервала его работу над комментариями к «биографии» Сумарокова, все равно ее, на наш взгляд, не стоило публиковать до самой тщательной, буквально по строчке, проверки, если, конечно, не задаться целью дать тенденциозную картину работы советской разведки в начале 20-х годов. Вольно или невольно, но Бортневский, введя в научный оборот записки невозвращенца, именно указанной цели и достиг.
Усомнившись в точности описания Сумароковым своего жизненного пути и, особенно, своей деятельности в органах ВЧК—ОГПУ, мы предприняли то, что, хотелось бы верить, не успел Бортневский.
Первым делом, провели проверку по сохранившейся картотеке Департамента полиции МВД царской России, где учтены все, кто проходил по материалам жандармских управлений и охранных отделений в связи с участием в революционном движении, и уж, конечно, социал-революционеры из подпольных организаций, осужденные за это к принудительным работам. Соответствующую карточку на эсера Михаила Карпова, а, как утверждал бывший чекист, это была его настоящая фамилия, мы не обнаружили. На всякий случай просмотрели учеты и на фамилию Якшин, под которой он поступил работать в Петроградскую ЧК. Результат также отрицательный. Но идем дальше.
Автор биографических записок указывает, что в Первую мировую войну он был на фронте, а сразу после Февральской революции, как «старый эсер», Керенский лично привлек его к работе в Смольном «по охранению революционного порядка».
Опять неувязка. Историки из Санкт-Петербурга сообщили нам, что в Смольном никакие учреждения Временного правительства не располагались.
Сумароков сообщает, что сразу после Октябрьской революции, сменив фамилию Карпов на Якшин, он поступает в Петроградскую ЧК на должность «помощника уполномоченного Особой группы» по борьбе с контрреволюцией. Это также не соответствует действительности, поскольку ВЧК была создана, как известно, 20 декабря 1917 года, и лишь после ее переезда вместе с Совнаркомом в Москву в марте 1918 года образовалась Петроградская ЧК. В ее штате не имелось каких-либо особых групп, так же, как не учреждалась и должность «помощника уполномоченного». В списках сотрудников ПЧК за тот период фамилии Якшина нет.
Правда, писатель Брешко-Брешковский, сын известной революционерки и, кстати говоря, участницы нелегальной организации Владимира Орлова (Орлинского), вспоминал в 1929 году, что под видом офицера к нему пытался втереться в доверие некий секретный сотрудник ПЧК Якшин. Вспомнил он об этом в связи с процессом в Берлинском суде над Орловым и Сумароковым (Карповым, Якшиным), но, проживая в Париже, не видел последнего в лицо. Так что, возможно, речь шла о другом человеке, хотя исключить сотрудничества Якшина с ПЧК на негласной основе полностью нельзя.
Эсеровский «крот» в чекистском ведомстве был якобы в марте 1919 года переведен по службе в Московскую ЧК и здорово отличился при раскрытии знаменитого взрыва в Леонтьевском переулке, за что получил от Реввоенсовета Республики золотые часы с надписью «Тов. Якшину за борьбу с контрреволюцией».
В архиве ФСБ мы просмотрели следственное производство по факту взрыва, но, как и ожидали, вновь не обнаружили в документах фамилию Якшин. Опять же допускаем, что он был секретным осведомителем, а их настоящие фамилии не раскрывались.
Впервые Якшин обнаруживается среди личного состава Управления особых отделов Южного и Юго-Западного фронтов, образованного по распоряжению ВЧК в 1920 году в Харькове. Начальником Управления назначили бывшего до этого руководителем особого отдела МЧК Ефима Георгиевича Евдокимова. По исторической литературе и архивным документам мы знаем, что он выехал к новому месту службы, забрав из МЧК и ВЧК группу сотрудников, в числе которых мог оказаться и Якшин.
Для организации закордонной, а точнее зафронтовой, работы Евдокимов создал в своем управлении специальное подразделение, первым и единственным начальником которого становится Михаил Якшин. Это мы установили документально.
Поскольку именно работа на Украине наиболее подробно, особенно в сравнении с другими эпизодами, описана в биографической справке, можно предположить, что Якшин попал в аппарат Евдокимова в Харькове из какой-нибудь местной чрезвычайной комиссии.