— Хвалился он мне.
— А ты, я вижу, служишь у немцев? — снова спросил Зазыба, а потом добавил: — Забыл, как тебя по батьке?
— Данилович.
— Дак служишь, Алесь Данилович?
— Вообще-то служу, — запнувшись, ответил Острашаб. — Только не немцам, а своему народу.
— Как это понимать?
— А так и надо понимать, Денис Евменович. Вы ведь тоже, по словам Гуфельда, поставлены заместителем волостного агронома в своей деревне?
— Дак это земля… этого требует земля.
— Ну и моей службы требует земля. Земля Беларуси. Масей, слушавший с любопытством и некоторой насторожённостью, вдруг спохватился.
— Ты лучше садись, а поговорить успеете, — сказал он.
— Ага, а то хозяин наш так и накинулся, — поддержала сына Марфа Давыдовна и засмеялась.
Защищая от отца, Масей усадил Острашаба на скамью, но тут же и сам спросил:
— Как ты нашёл меня?
— Не очень трудно было, — ответил Алесь, — Ты ж рассказывал, где твои Веремейки. Ну, а об остальном…
— А про меня, кто тебе сказал про меня?
— Якуб Войнилович.
— Где ты его видел?
— В Могилёве.
— Он там живёт?
— Нет, приезжал. А живёт тоже, как и ты, дома, в деревне. Он и рассказал мне, как сбежали вы от чекистов и куда ты направился.
— А почему ты оказался в Могилёве? Разве ты не в Минске теперь?
— В Минске. Но в Могилёв наезжал по одному делу. Кстати, в некоторой степени оно привело меня и сюда.
— Что за дело?
— Это не к спеху. Потом расскажу.
Марфа Давыдовна уже готова была упрекнуть и сына за то, что гостю не даёт покоя.
— Вы его, как того соловья, байками кормите. Лучше за стол приглашайте, а я обед подам, — сказала она. — Да и Шарейку позовите от Прибытковых.
— Не надо, — услышав это, поморщился Зазыба.
— Ну, не надо, так не надо, — легко отступилась Марфа.
Денис Евменович к тому времени уже твёрдо знал, что зря испугался, услышав стук колёс в заулке, — Шарейке пока ничего не угрожало в Веремейках, но на всякий случай решил: «Пусть портной до поры, до времени побудет у соседей, недаром говорят — бережёного и бог бережёт». Рассудив так, Зазыба даже глянул в окно, как будто предупреждал портного, чтобы тот не трогался с места, сидел, покуда суд да дело, у Прибытковых, а кадку с овчинами накрыл крышкой сам.
Давно подмечено, что гости — званые или незваные, словно нарочно, приезжают поближе к обеду или к ужину. К тому же у щедрых хозяев считается грехом держать пришлого человека не за столом, а у порога. Потому ничего странного не было в том, что Марфа сразу же принялась потчевать всех обедом.
Чтобы не уронить себя, Зазыба спросил у Острашаба:
— А немца-то будем сажать с собой за стол?
— Должно быть, надо.
— Ну, так покличь тогда. Может, лавки не просидит, даром что немец.
Острашаб на эти Зазыбовы слова засмеялся, но тут же подошёл к окну, постучал в стекло.
Тогда в свою очередь засмеялся и Зазыба:
— Это все равно что слепому знак подавать. У нас вторые рамы на зиму вставлены.
Пришлось Острашабу выходить из хаты, звать своего кучера.
Между тем немец словно дожидался, когда на столе у туземцев появится еда, потому что, не успели его позвать, развернулся на крыльце да следом за ездоком и ввалился в хату, притащив на сапогах большие ошмётки налипшего снега. Был он ещё не старый, годков на тридцать, но не выглядел бравым воякой, — не иначе, нёс на себе печать своей профессии. Да и то обстоятельство, что служил он в комендатуре, а не в регулярной армии, все-таки говорило кое о чем.
Острашаб взял из рук возчика жёлтый портфель, достал оттуда бутылку, завёрнутую в газету, и объяснил неизвестно зачем:
— Как говорят — хозяйка за тарелку, хозяин — за горелку, а гость…
— А у нас наоборот выходит, — развёл руками Масей.
— Ничего, — успокоил его Острашаб, ставя бутылку на стол. — Вот!
— О-о, да это коньяк! — увидев наклейку, воскликнул Масей. — Немецкий?
— Нет, наш, — ответил Острашаб. — У немцев, кажется, вина своего производства, а коньяк привозной.
— Небось теперь это для них уже не проблема.
— Учитывая то, что вся Европа ими завоёвана, может, и не проблема — привозной или не привозной коньяк.
Наконец стали садиться за стол. Немец сразу же присоседился к компании и с наслаждением, словно после сильного мороза, молча хватил из поставленной перед ним рюмки золотистого напитка.
Зазыба крякнул и сказал так, что не понять было — издевался или одобрял.
— Оказывается, и немцы пьют!
— Гут, гут, — накидываясь на закуску, подтвердил Острашабов фурман.