Во всяком случае, пока партизаны видели вокруг себя одни жертвы. Жертвы и жертвы. Иной раз даже казалось, что их не в состоянии перекрыть те дела, те успехи, которые были уже на счёту отряда.
После того как свояк Абабурки принёс в лес первую листовку, Нарчук на некоторое время словно оцепенел. Провокации и угрозы, с какими выступили теперешние крутогорские заправилы, настолько потрясли его и перевернули душу, что он до самого вечера не мог показать листовку партизанам, даже Баранову. Постепенно Нарчук оправился. Тем более что случай с листовкой оказался не единичным — назавтра лесник принёс ещё бумажку, потом ещё одну, кажется, из Кушелевки, что стояла в стороне от Цыкунов. Таким образом, появление листовок в соседних деревнях уже не могло остаться тайной. И Нарчук показал их своим партизанам.
Реагировали они на шантаж и угрозы одинаково бурно. Но считаться да выставлять своё горе перед другими, в этом деле никому не приходилось. Всем угрожала одинаковая опасность. Даже Степан Баранов, семья которого находилась отсюда на безопасном расстоянии, и тот ходил туча тучей. Переживал он не только за брата. Переживал комиссар за своих товарищей, тем более что пока он один мог трезво и в полном объёме оценить коварную игру «мужей доверия», за которыми конечно же стояли немцы, пусть они в данном случае и делали вид, что, мол, это ваши, здешние дела.
Жаль было комиссару и брата своего, Архипа, который из-за него, Степана Баранова, мог попасть в расставленную сеть, хотя ему собирались припомнить совсем иное — бывшее «увлечение революцией». Архип не очень любил вспоминать ту пору своей жизни, однако именно он в 1905 году, приехав с шахты, подбивал мужиков «пустить красного петуха» под стрехи помещичьих усадеб.
Странно, но именно эта история, эти фашистские листовки, в которых полно было угроз и вымогательств, заставили вдруг Степана Павловича иначе посмотреть и на ту враждебность, какую проявил при последней их встрече Архип. Теперь его грубость хоть отчасти, но можно было понять.
Каждый партизан нынче сознавал, что положение для их дел тут, в Забеседье, складывалось, мало сказать, незавидное. Нужно было уберечь от опасности в первую очередь родных и тем самым развязать себе руки. Баранов брал эту заботу на себя — планировали внезапную операцию по вывозу из города семей партизан, чтобы потом постепенно переправить их в надёжные места, подальше от Крутогорья и от Цыкунов.
Понятно, что партизаны были благодарны комиссару за такое решение. Расследование мошевской трагедии к тому времени было закончено. Оставалось осуществить последний замысел.
Между тем подробности гибели подпольного райкома только теперь стали известны почти целиком. Степану Павловичу с помощью многочисленных доброхотов удалось проследить действия местных подпольщиков, начиная с того времени, как не виделись последний раз в августе. в Мошевой. Подпольщики оставили Мошевую вместе с отрядом Нарчука, то есть одиннадцатого августа. Как известно, военные повезли тогда партизан в Горбовичский лес, где стоял штаб 13-й армии, а другая группа, составляющая подпольный райком, подалась за Беседь своим путём — через Артюхи на Белую Глину. В Мошевой из подпольщиков остались только Рыгайла с Ефременко.
Несколько дней после этого подпольный райком ютился в Комаровщине, потом подпольщики перебрались на постоянное место — в сенной сарай, что стоял на краю леса между Морозовкой и Силичами. Сарай тот всегда служил местному колхозу зимним пчельником, перед холодами сюда обыкновенно свозили ульи со всех летних медоносных мест. Отсюда подпольщики и на задания ходили. У Степана Баранова верные были сведения, что с первого дня оккупации райком старался не только досконально разобраться в политической обстановке в связи с приходом немцев, но и самым серьёзным образом повлиять на эту обстановку. С зимнего пчельника Манько ходил по окружным деревням на встречи с нужными людьми, в том числе и в Гончу, к Захару Довгалю, — недаром тот считал, что подпольный райком находится где-то на левом берегу Беседи. Отсюда Манько приходил и на встречу с Денисом Зазыбой.