— Это уже дело комиссара дать вам точную информацию, — легко, как о чем-то незначащем, сказал Перковскому командир отряда и тут же повернулся к Баранову: — Вот видишь, Степан Павлович, и для тебя вдруг, с помощью товарища Перковского, нашлась совершенно конкретная задача. Надо поискать по окрестным деревням, у кого есть исправный радиоприёмник. Листовки, которые ты носишь в торбе, тоже отдай Перковскому. Пускай он все изучит, обобщит, а тогда и выступит перед нашими партизанами. Все же человек новый, незнакомый, а к таким, что ни говори, нужно больше внимания. Да и не только перед партизанами. Пора начать нам агитационно-пропагандистскую работу среди населения. Думаю, не надо слишком бояться, что этим выдадим своё местонахождение. И за меня тоже не стоит слишком тревожиться. В конце концов нечего мне долго лежать тут, в этом шалаше. Что я за командир? Надо найти где-нибудь доктора и смело привести сюда, а если не доктора, так хотя бы знахаря. Пускай ставит на ноги.
— Будет тебе, Митрофан Онуфриевич, и радиоприёмник, будет тебе и знахарь. А может, лучше знахарку поискать?
— Тебе шуточки…
— Я серьёзно, потому что в деревнях этим обычно занимаются женщины. А вообще, Митрофан Онуфриевич, я очень рад, что ты так заговорил. Значит, выздоравливаешь
— Нет, без доктора мне, видать, не подняться.
— Главное, злость у тебя появилась. Она тебя скорее всего поставит на ноги.
— Думаешь, главное злость?
— Не иначе. Я даже думаю иногда, что и армия наша потому отступает, что злости ещё не набралась.
— В таком разе скажи — что же «придаёт злости?
— Жизнь. По-другому — действительность.
— Слишком обобщённо.
— Да, на первый взгляд обобщённо. По давай подумаем. Сам видел — у народа тоже пока настоящей злости на оккупантов нет.
— Как сказать…
— А так и надо признать. Боязнь — есть, страх — есть. А злости, которая толкнула бы на святую месть, ещё нету. И появится она только тогда, когда война своей жутью дойдёт наконец не только до сознания каждого в городе и в деревне, но и затронет любого, станет потерей, болью и оскорблением. Тогда начнётся великая жатва! Как это у Купалы сказано? Когда враг сорвёт яблоко, поспевшее в нашем саду, оно разорвётся в его руках гранатой! Когда он сожнет горсть наших тяжких колосьев, зерно вылетит и скосит его свинцовым дождём! Когда он подойдёт к нашим чистым студёным колодцам, они пересохнут, чтобы не дать ему воды!
— Вот это агитация, вот это!…
— К сожалению, пока что только агитация. На самом же деле многое выглядит иначе. И делается тоже не так, как надо.
— Что ж, будем переиначивать, — сказал помрачневший Нарчук. — На то мы и остались тут, на то пас и направили сюда. За фронтом, пожалуй, нам уже не успеть.
На другой день он позвал комиссара.
— Вот что, Степан Павлович, — начал сразу же, как только Баранов, втянув голову в плечи и наклонившись, вошёл в шалаш, — я тут надумал кое-что, в продолжение нашего вчерашнего разговора.
— Слушаю, Митрофан Онуфриевич. Но позволь сперва доложить. Тоже во исполнение нашего вчерашнего разговора. На группы мы людей поделили. Как раз вышло три группы. Валга, оказывается, в армии не служил. Зато служил Набелоков. Он и займётся делами в третьей группе. А не ввести ли нам в отряде должность начальника штаба, который ведал бы всем этим?
— Ну вот, штаба ещё нет, как такового, а ты уже начальника ищешь, — почему-то недовольно отозвался па предложение комиссара Нарчук. — Не надо лишнего выдумывать, иначе все станут начальниками. Тогда кто будет выполнять наши с тобой команды и распоряжения?
— Я это к тому, что ты…
— Ничего, голова моя ещё цела, болезнь не замутила, можешь быть уверен, что я обо всем, о чем нужно, сумею подумать.
— Как знаешь. Было бы предложено, — обиженно сказал Баранов, хотя в душе остался доволен, что Митрофан Онуфриевич так настойчиво и энергично стал проявлять командирский характер; казалось, он уже совсем преодолел ту межу, ту болезненную нерешительность, которая совсем недавно, может, даже вчера или позавчера, если и не тревожила, то сдерживала его наверняка не только в отношениях с подчинёнными, но и с ним, с комиссаром; на самом же деле это было не так, и это вскорости проявилось.
Нарчук помолчал немного, потом улыбнулся в полутьме шалаша.
— А я тебя как раз и позвал за советом, — сказал он. — Только не за этим. Всему своё время. Тут до тебя прокурор Шашкин сюда приходил. Тоже выдумал должность. Но просил её для себя. И какую бы ты думал? Говорит, надо ввести особый отдел, а его поставить начальником. Ну, а если не особый отдел, то хотя бы отдел контрразведки. И на этот отдел свою кандидатуру предлагал.